Искупление. Элеонора Гильм

на себе злой взгляд матери. Будто малолетний мальчишка, не может противиться ей. И гнетет сила ее, и защищает, оберегает от житейских бурь. Как в далеком детстве.

* * *

      Она пела о милом, что уехал на чужую сторону и бросил ее. Голос, сильный, звонкий, доводил до мурашек.

      Миленький ты мой,

      Да на что оставил ты меня,

      Забери с собой,

      Буду я тебе жена.

      Счастье – обладать такой красой. Рыжик возилась у печи, рядом крутились сын и дочка, они мешали хозяйке и получали от нее шутливые оплеухи.

      – Когда ж подрастете? Свекла закончилась, в подпол лезть. О-ох.

      – Ты не лезь, я сам схожу! – крикнул Заяц, но жена почему-то его не слышала.

      Она взяла светец в левую руку, правой открыла дверь в темный погреб. Узкая неудобная лестница зимой покрывалась наледью. Руки не доходили новую сколотить, все в избе не по-людски, Лукьян Пырьев, отец Ульянки, криво-косо строил, о семье не думал. Все Зайцу переделывать надобно.

      – Схожу я, Ульянка. – Гошка подошел к жене и пытался выдернуть светец из ее пальцев. Ничего не получилось, она и не заметила его. Будто бесплотный он, из воздуха сотканный.

      По-прежнему напевая, Ульяна спускалась по лестнице. Гошка Заяц в страхе смотрел вниз, следя за огоньком.

      Миленький ты мой,

      Да на что оставил ты меня,

      Да не взял с собой,

      Видно, не нужна…

      Грохот. Вскрик. Опустившееся вниз сердце. Не хватает воздуха.

      Песня оборвалась. Жизнь его оборвалась.

      Миленький ты мой,

      Да на что оставил ты меня,

      Да не взял с собой,

      Видно, не нужна тебе жена.

      Жива! Крепкая, настоящая баба. Нижняя ступенька на честном слове держится. Давно обещал себе сделать, да все некогда.

      На ощупь Заяц спускался в подпол, темнота отступила, спряталась по углам. Лучина выпала из светца, огонь занялся на дощатой обшивке короба с морковью да репой. Заяц закидал землей прожорливого зверя. Встал на колени перед распростершейся на земляном полу женой.

      Свернутая шея, струйка крови, вытекшая из пухлого рта, что так любил он целовать. Не могла она уже петь о милом.

      Жена мертва. И он виноват.

      С громким криком Заяц проснулся и прижался к теплому боку Марфы.

      – Зайчик мой, все хорошо, – гладила она его по голове, будто малого ребенка.

      – Я спать боюсь, каждую ночь она.

      – Это диавол искушает. Борись с ним. У нас дитятя будет. Ты слышишь?

      Заяц кивнул и крепче прижался к жене. Бог дал надежду.

* * *

      Аксинья выгнала из избы все домочадцев. Почти всех. Мать спала на лежанке, дочь – в люльке.

      Парень несмело зашел в избу.

      – Зд…здо…ровввья вввам. – Еще и заика.

      – Не бойся ты меня.

      – Не хочу я. – Слишком белая, чуть прозрачная кожа его лица покраснела. Как гребешок у петуха. Аксинья подавила неуместный смешок.

      – Скидывай порты. – Она закрыла дверь на засов.

      – Не буддду.

      Будто не шестнадцать лет парню, а в два раза