Искупление. Элеонора Гильм

парнишку какого-то подобрала.

      – Мож, ейный выпороток[2]. В девках родила да припрятала до поры.

      – Дарья, ты языком не молоти. Приблудился хлопец, у них теперь живет.

      – Растлит парнишку.

      – И Анька под стать дочери-блуднице.

      – Вольна баба в языке – а черт в ейном кадыке, – мужской голос перекрыл кудахтанье.

      Аксинья почувствовала волну благодарности к Игнату. Один из немногих односельчан, кто не сторонился ее, помогал, привечал добрым словом. Когда-то Григорий, муж Аксиньи, взял в подручные шумного, говорливого парня, выучил своему мастерству. Теперь Игнат – хозяин кузни. Вместе с Зоей живет он в той избе, где когда-то Аксинья хлопотала, ждала мужа, верила в свое счастливое будущее.

      Не надо окунаться в прошлое, омут затянет с головой.

      – Здоровья вам. Это ж откуда молодца такого взяли? – Игнат догнал их, кивнул Аксинье, наклонил голову в знак уважения перед Анной, улыбнулся мальчишке.

      – Сам пришел.

      – Ишь как! Хоть мужик в семье будет. Как звать-то мужика?

      – Матвейка.

      – Доброе имя.

      Нюта зашевелилась, забарахталась в завертке из овчины. Раскричится – опять бабы яриться начнут. Дочка тяжелая. Кроха вроде, а руки немеют. Или сил у Аксиньи мало?

      – Игнат, ты как? Как дети, жена? – Аксинья отвела разговор от Матвея. Не догадается Игнат, но лишние разговоры не надобны.

      – Зойка вона со старшей идет. Младшую с бабкой оставили. А я… Руки побаливают. Скажи средство, Аксинья, мочи нет, ночами скриплю зубами от болести.

      – Приходи, Игнат. Чем смогу – помогу.

      Дорога до Александровки не длинна. Всего-то три версты. А путь долгий. Под ехидными взглядами и злыми словами. Будто что украла у них Аксинья и отдавать не хотела. Уж много месяцев трепали имя ее окрестные бабы, и все удержу им нет. В глаза не говорили. Сторонкой обходили, боялись знахарку, ведьму. А за спиной помоями плескали.

      И не скажешь им слово ответное.

      Правы. Грешница. Похоть тешила. Мужа родного в острог загнала. Брата уморила. Отца до смерти довела.

      Все про нее, Аксинью.

      Длинные мысли, липкие взгляды. Аксинья знай себе идет, о своем думает. Дочь крепко к себе прижимает. За Матвейку радуется. А матери худо сейчас живется. Привыкла к уважению, к долгим разговорам с соседками, к жизни без страха. Все это дочь у нее украла.

      Дорога, укатанная санями и сотнями ног, блестела при свете месяца. Сапоги разъезжались на скользких колдобинах. Анна не успела охнуть – упала на серый наст, как куль с мукой.

      – Вставай, матушка. – Аксинья отдала Нютку Матвею, на колени встала перед Анной.

      – Ох, косточки мои.

      Анна кряхтела, еле встала, опираясь на дочь, разогнула крепко ушибленную спину. Старость – долгая смерть.

      – Примочки сделаю тебе, и все пройдет.

      – Пройдет, дочка. – Каждый шаг Анны отдавался теперь тысячами огненных игл. А рядом шептались злорадно:

      – Бултыхнулась как!

      – Во как грехи тянут к земле. Бог смотрит, все видит.

      – Злоязыкие гусыни, – ругнулась Аксинья.

      – Молчи,

2

Выпороток – недоносок.