Самозванец и гибельный младенец. Станислав Казимирович Росовецкий

брудастая, лобастая. Не так злобная, оказывается, как хочет показать хозяевам, что верно служит. Длинная шерсть свалялась войлоком, а самой ей не расчесать.

      «Свой», – проурчал ей подросток на волчьем языке. «Разве ты волк?» – прорычала овчарка в ответ. «Человек, будто сама не видишь. Свой». Тогда овчарка завиляла хвостом, а провизжала тихонько, чтобы «свой» не обижался, но она еще полает. Теперь она тявкала звонко, сообщая кому следует, что пришел незнакомец, однако на забор уже не бросалась.

      Бухнула дверь корчмы, и с крыльца спустился горбатый мужичонка, весь в белом: белая рубаха, белые портки, да и босые ноги после зимы белы под грязью. Волосы на голове вороньим гнездом, полуседые, а бородка и вовсе седая. Кто ж еще этот плюгавец, как не слуга корчемный Спирька? Бессонко было оскалился слегка и заурчал, однако сразу же понял свою оплошность и перешел на человеческий язык:

      – Здравствуй, дядя Спирька! У меня дело к госпоже твоей, Анфиске-корчмарке.

      – Кому Спирька, а кому пан Спиридон, – проворчал мужичонка. – Проходи, малый. Неможется хозяйке моей.

      Откинул клямку на калитке, и когда оказался Бессонко во дворе, принялась овчарка, как щенок малый волчий, прыгать вокруг него, принюхиваясь к разным-всяким местам и улыбаясь по-своему. Совсем запутала бы своей цепью, да только Бессонко каждый раз вовремя через нее переступал.

      – Ишь, как ты Найде нашей приглянулся! – заметил Спирька без улыбки. – Пришлось нам блошистую сторожиху завести, потому как времена пошли опасные. Впрочем, сия сука сама приблудилась. Уж лучше бы кобель. Тот был бы позлобнее, ухватистее был бы.

      Нашлось бы у Бессонка, что на такое ответить, однако они как раз поднимались на крыльцо, и он промолчал. Тем более, что и овчарка, натянув цепь, отстала. Прошли через сени, устроенные, как говорили ему, для тепла, чтобы зимой его из жилья не выпускать. Про большую светлицу для пиров-братчин на первом жилье тетя Зеленка ему не раз рассказывала, причем трещала до того восторженно, что Бессонке как мужчине следовало воспринять это чудо плотницкого искусства со спокойным одобрением, однако и у него самого, когда увидел внутреннюю лестницу на второе жилье, челюсть отвисла и глаза вытаращились.

      Спирька покосился на него со второй ступеньки, и Бессонко прочитал в его мутных глазах: «Эх ты, дуралей лесной, простофиля невежественный!» Однако слуга не сказал этого вслух; стало быть, и отругиваться не надобно.

      На верхнем жилье увидел подросток проход прямо от лестницы и что в него выходит несколько дверей. Точно, четыре двери. У первой же Спирька остановился. Поскребся о доску двери корявыми пальцами и возгласил:

      – Анфиска, гость к тебе!

      – А кто? – ответил из-за двери звонкий женский голосок.

      – Смекаю, покойного Сопуна сынок.

      За дверью повозились, повозились, и – наконец:

      – Заводи его!

      Спирька потянул за веревочную петлю, прикрепленную на двери, и они оказались на пороге маленькой комнатки. Тут же его вроде толкнуло в грудь, и он не успел присмотреться к