Самозванец и гибельный младенец. Станислав Казимирович Росовецкий

святой – а горелое вино пьешь, – протянул десятник, поднимая с земли бутылку.

      – Там святая вода, господин стрелецкий полуголова, – пояснил юродивый.

      – А зачем тебе столько святой воды?

      – Долго рассказывать, господин.

      – Вот посажу тебя для начала голым задом на костер, быстро и коротко все мне расскажешь.

      – Так я же не отказываюсь поведать, господин, – спокойно, будто ему не пригрозили только что пыткой, объяснил Самоха. – Я только сказал, что долго придется рассказывать.

      – Ладно, потом. А в горшке что у тебя?

      – Еда, подаянием собранная. Я все, что мне из съедобного подают Христа ради, в сей сосуд складываю и с собою ношу. Угощаю из него нищих, а не едят – собак бродячих, а ежели и они не едят, тогда уж сам питаю грешное свое тело.

      – Да твоя еда так называемая и через тряпку воняет! – возмутился десятник. – Разве можно такое есть?

      – Господь терпел, и нам велел. Сказал же Иисус Христос, что не то сквернит человека, что в уста ему входит, а то, что он сам из уст своих испускает.

      – Да ты еретик, не признаешь, видать, посты! Где же Господь наш говорит такое?

      – В Евангелии говорит это господь, в той самой книге, кою твой клеврет бросил на землю.

      Десятник брезгливо, двумя толстыми пальцами ухватив, поднял с земли книжку в черном от грязи переплете. Отстегнул, скривившись, оставшуюся исправной застежку, всмотрелся. Забормотал скорее для себя:

      – Давно хотел такую иметь, в походе зело удобна… Печатную бы только, исправленную, а то в рукописных – ересь…

      – Бери себе на поучение души твоей, – предложил юродивый, в собственной своей душе подавив греховное сожаление. – Если будет на то Господня воля, для себя я и новое Евангелие перепишу.

      – Да взял бы, взял бы, – сварливо ответствовал начальник, – если бы не полпуда грязи на ней! Это как же ты посмел божественную книгу столь бесстыже замарать? И застежка сломана! Застежку зачем сломал?

      – Виноват, господин стрелецкий полуголова, – поклонился юродивый. – Понеже и сам живу в грязи, аки свинья, право.

      Главные вопросы были впереди, и он мучился, не решив еще, как поступить. Сказать правду означало почти наверняка потерять голову, а мертвым ему никак не выполнить поручение святой покровительницы, ею данное в последнем, судьбоносном видении. Однако же соврать, свою ничтожную жизнь спасая, означало такое прегрешение совершить, которое заведомо не позволит исполнить поручение пресвятой Параскевы. А тогда уж точно антихрист пронесется победно по Русской земле.

      И он решился говорить только правду. И только вздохнул, когда услышал, наконец, начальственное:

      – Откуда ты идешь? И что потерял здесь, где война?

      Перекрестившись, ответил Самоха правдиво, и судьба его повернулась так, как и ему самому нетрудно было предсказать.

      Московское войско хлебало сваренную на завтрак кашу, когда Самоху с подбитым глазом и плечами, ноющими после дыбы,