Аракчеевский сынок. Евгений Салиас де Турнемир

Ну, так ввечеру я тебя позову… Ну, ступай себе…

      Авдотья собиралась уже переступить порог, когда вспомнила и спросила:

      – А где же, стало быть, родной мой, Пашута живет? Мне бы ее сегодня и повидать да пожурить…

      – Ни-ни… Повидаешь, когда я тебя сам к ней пошлю. А вернее, что я тебя и не пущу туда, а Пашуту к себе сюда вызову.

      – Господа ее, что ли, такие… острастные? Не любят пущать во двор свой чужих? Важные господа? Вельможные…

      – Да… Барон он и дочь его, баронесса, стало быть, – улыбнулся Шумский. – По фамилии Нейдшильд…

      – Нерусские…

      – Финляндцы…

      – Так… Это вот что чухонцами звать?

      – Да, пожалуй… Только это глупое ведь прозвище.

      – Нехристи ведь… Как же Пашута-то у них?..

      – Ну, ладно… ступай!..

      Авдотья вышла из спальни и, задумчивая, прошла в комнату, где сидела по приезде.

      Вслед за ней явился тотчас Копчик и, хитро подмигивая, вымолвил тихонько и спеша:

      – Авдотья Лукьяновна, я вам ужотко все поясню. Я у дверей был, слышал, о чем вы разговор имели с барином. Знаю теперь, зачем вы и приехали. Я вам, барин уедет, все поясню. А пожелаете, я вам в один миг с Пашутой повидаться устрою.

      Авдотья с удивленьем глянула на лакея. Он быстро вышел.

      Глава V

      Через час после разговора с мамкой молодой офицер в простом черном пальто и городской шляпе, то есть в штатском платье, был уже на другом конце столицы, близ Малого проспекта Васильевского острова. Он подъехал к маленькому домику с красивым фасадом и, позвонив, вошел в переднюю, как свой человек, не перемолвившись ни единым словом с лакеем, который его впустил.

      – Дождит… – мычнул лакей, ухмыляясь и несколько фамильярно. – Льет да льет…

      – Да, скверно… Почитай, совсем осень пришла, – отозвался Шумский.

      – И что вам эти, сударь, извозчики стоят, – заговорил лакей нравоучительно. – Каждый день, почитай, отдавай трехгривенный… Вы бы уж пешком себя приневоливали. А то и выгоды мало. Десять рублей, гляди, в месяц ведь проездите…

      Шумский промолчал и двинулся в соседнюю комнату. Это была столовая, небольшая, но поражавшая сразу своей обстановкой.

      Стол обеденный, большой шкаф и все стулья, стоявшие в ряд по стенам, как шеренга солдат в строю – все было одного чистого готического стиля, резное из черного дуба. Этой столовой, по уверенью ее владельца, было около двухсот лет, причем она вдобавок не была куплена недавно, а уже принадлежала с тех пор все тому же роду, переходя от деда и отца к сыну и внуку… Задок или спинка каждого кресла оканчивалась шпицем наподобие колокольни любого средневекового собора. На всех спинках был резной причудливый герб под баронской короной. Массивный шкаф в два яруса был еще красивее кресел, так как верхний ярус его опирался на головы четырех рыцарей в полном вооружении, латах, шлемах, с пиками и мечами. Тонкая, замечательная работа всего этого поражала искусством, изяществом и законченностью…

      Шумский, по-видимому, давно изучивший в подробностях эту столовую, не глянув ни на что, опустился