Дети Скадарлии. Ясное небо Австралии. Л. К. Шан

нервно кивают, надевая мешковатые костюмы из старых простыней, а одна невысокая цыганка неловко роняет свой наряд на брусчатку.

      – А кто наверх тогда полезет? – доносится удивление сбоку.

      – Я же говорил, он не придет – слышится откуда-то из глубины

      – Придет, – возражает цыганка, но ее перебивает главный:

      – Цыц! Готовимся и по местам!

      *** *** ***

      Тем временем, Вукашин, сворачивая на площадь Республики, в сотый раз прислушивается, как стучит его сердце.

      Сейчас, сейчас.

      Прошмыгнуть через толпу на площади лучше по периметру, ведь все сбиваются у памятника.

      Дальше направо, «прыгнуть по-французски, сплясать по-македонски».

      Потом налево и сразу направо.

      А потом нестись уже по своей улице, уводящей вниз и влево, касаться ее стен, держась за них, держаться курса, и вниз-вниз дальше, до самого атриума.

      Это любимый маршрут Вукашина за последние несколько месяцев.

      С того самого дня, как он оказался у красной выцветшей двери.

      Или нет, даже раньше, как Талэйта нашла его и вернула «Небо Австралии».

      А, нет! Еще раньше. Когда он забрел впервые в Скадарлию и сел в кафан злого дяди Цурры.

      А значит, он должен быть благодарен судьбе за отказ газетных издательств, за подаренную бумагу с вензелями, по которым Талэйта отыскала тощего очкарика, за то, что тот не отказал незнакомке, и выдал ей адрес Вукашина, за то, что она вернула ему его недописанный труд.

      Вукашин ускоряется, проносясь мимо плеч прохожих, перепрыгивая через выставленные щиколотки, и огибая острые локти праздных зевак. За его плечами весело подпрыгивают два костыля, больно ударяясь о спину, но бегущий Вукашин только громче от этого сопит, ускоряя свой бег.

      Через триста метров улица будет тот самый проулок, в котором действо начнется, а пока Вукашин лишь сожалеет, что солнце сегодня чересчур беспощадно палит. Музыка, доносящаяся отовсюду, становится все громче, а просветы в толпе шагающих все уже, и вот Вукашин в последний раз взглянув поверх голов на угол заветного поворота, окончательно тонет в воскресном водовороте праздника Скадарлии.

      *** *** ***

      Ровно в четырнадцать часов, под шум аплодисментов и восторженно-удивленные возгласы на Скадарлийский атриум, с бычьей черной головой впереди выезжает огромная колесница. Она – в красно-черной мантии, с горящими углями глазами, ведома тремя ходаками позади себя: три фигуры – три грозных силуэта на длинных ногах, в мешковатых костюмах, с закованными в маски лицами управляют дьявольской колесницей на Скадарлийском празднике. Публика застывает в предвкушении.

      – Пусти меня, сербский народ! Дорогу дай для преданного Богу правителя! – разражается громом одна из фигур. Голос зычно пускается вперед и вверх, так что стая голубей, сидевшая на ветвях сирени, как на балконе в театре, взмывает со своих мест ввысь.

      Толпа