Дети Скадарлии. Ясное небо Австралии. Л. К. Шан

как пахнет!

      На улице уже совсем сумрачно, и все меньше людей попадается на пути. Вдыхать запах майской сирени из рук почти незнакомой девушки, посреди особенной улицы, пустынной и таинственной – занятие не рядовое. Потому и ком в горле. Лучше ничего не говорить, а повиноваться. А еще лучше закрыть глаза и запомнить.

      Запомнить все.

      Что сейчас май.

      Что на улице вечер.

      Что тебе двадцать один.

      Что в мире вас только трое.

      Ты, Талэйта и пьянящий запах сирени…

      – Ну как? – голос ее также ровен, как и всегда.

      – Н-неплохо – а голос Вукашина срывается-таки.

      Они идут дальше.

      – А почему здесь так много заведений? – спрашивает отвлеченно Вукашин, словно его это действительно интересует.

      – А потому что, это место облюбовали актеры театра, расположенного неподалеку. Они жили в этих домах, читали свои пьесы в этих кафанах, встречались друг с другом, дружили. К ним постепенно стекались другие богемные прослойки белградского общества: писатели, поэты, художники, скульпторы, музыканты. Так Скадарлия к своей уже существующей черте отстаивать свою свободу, свое законное место, свою независимость, обзавелась духом творчества, легкости, полета.

      Вукашин снова внимательно присматривается к Талэйте, которая разглядывает то брусчатку у себя под ногами, то двухэтажные домики, с их нависающими балконами. Может, стоит что-нибудь сказать, что-нибудь особенно важное для них?

      Но если нужно, то сейчас, в эту секунду, без раздумий, иначе будет не актуально, время пройдет, подходящий момент упустишь…

      Иначе каменная дорожка этой творческой и мятежной улицы закончится, иначе балкончики опустеют, и даже самые поздние кафаны тоже закроются. Все незримое, но ощутимое пространство улицы говорило, нет, шумело: скажи, давай, не молчи, дай понять всему, что тебя может услышать в мире, что тебе есть, что сказать!

      Вот как это оборачивается: Вукашин силится произнести что-то, краснеет от напряжения, но чувства никак не облачаются в нужные слова, а любых он подобрать не может. Наконец, остановившись у красной двери с облупившейся краской, Талэйта произносит сама:

      – Ну вот и все, Вукашин. Мы пришли. Сейчас я тебя познакомлю с остальными.

      Глава 2

      Лето, Белград, 1940

      В воскресенье, начиная с полудня, Белград со всех сторон стекается на брусчатые улочки близ Скадарлии, живя, дыша и кружась в празднике музыки, танца, фокусов и уличных спектаклей. Неисчислимое множество артистов, поэтов, самородных авторов-исполнителей, танцовщиц, скрипачей, аккордеонистов, жонглеров, акробатов, на ходулях, моноциклах или просто своим ходом, словно муравьи снуют из стороны в стороны, таща за собой баулы своего творческого багажа. Затем, выбрав себе место наименее занятое и наиболее открытое – желательно у угла какого-нибудь кафана, они обустраивают свое рабочее пространство, и принимаются за свое творчество – скадарльничают. Посетители