Гадкий гусёнок. Татьяна Александровна Яшина

Независимость Ла-Рошели из мечты становилась реальностью.

      Роганы никогда не предавали свою веру – в отличие от Генриха Наваррского и множества вельмож, последовавших его примеру, когда он стал королем.

      Герб Роганов – девять сквозных золотых веретен на червленом поле, символ бунта – теперь становился символом победы.

      Этот герб, оттиснутый на восковой печати, я частенько видела среди корреспонденции графини Шале. Правда, эти письма мадам никогда не приказывала читать вслух, в отличие от обширной переписки с аббатисой Фонтевро или многочисленными родственниками. Что связывало вождя протестантов Рогана и немолодую графиню-католичку?

      Вскоре я это узнала.

      Воскресным утром, собираясь сопровождать графиню на мессу, я замедлила шаг, услышав из кабинета ее громкий голос:

      – Анри, сын мой, вы играете с огнем! Вы не понимаете, во что впутались! Точнее – вас впутала эта ужасная…

      Раздался всхлип. Шум отодвигаемого стула, скрип паркета. Затем приятный мужской голос произнес:

      – Матушка, я уверяю вас, что никакой опасности нет.

      Сердце забилось, как рыба, выброшенная на берег – я узнала голос своего избавителя.

      Почему-то я помедлила перед тем, как открыть дверь и войти. Вдруг я ошибаюсь? И это не тот рыцарь без страха и упрека, спасший меня на рынке? За поворотом послышалось шарканье – мажордом мсье Констанс мог застать меня у двери и решить, что я подслушиваю! Торопливо потянув тяжелую дверь, я вошла в кабинет.

      Молодой человек стоял спиной к окну, но я узнала его стройный силуэт, окаймленный сиянием солнечных лучей.

      Графиня покачала головой, словно завершая разговор, и устало спросила:

      – Неужели уже пора, Николь?

      – Да, мадам, – присела я в реверансе.

      – Вас зовут Николь? – спросил шевалье.

      Прежде чем я успела ответить, он вышел из-за стола и поклонился.

      – Анри Талейран-Перигор, граф Шале.

      – Анри… – во взгляде графини, устремленном на сына, любовь мешалась с укоризной. – Николь – моя чтица. Глаза у меня не те, что прежде.

      – Да, матушка. Я неустанно молю Господа о вашем здравии, – улыбнулся Анри и вдруг подмигнул мне, пока графиня на миг опустила голову, складывая какое-то письмо. Я поняла, что он меня узнал.

      Потом я не раз замечала это его обыкновение – пока неповоротливый собеседник только-только поворачивал голову или поднимал глаза, Анри Шале уже подмигнул, улыбнулся, передал записку и вновь принял обычный заносчивый вид.

      Даже надменность казалась в нем уместной – очевидное превосходство над окружающими метило его высшей пробой. Недаром золотом отливали его волосы, края ресниц и даже кожа – словно припорошенная золотой пылью вместо обычной.

      Или это был загар? Солнце любило Анри – еще в начале марта он покрывался стойким золотистым загаром, который никогда не сгущался до оттенка кирпича или поджаристой хлебной корочки – так переплетчик