Гадкий гусёнок. Татьяна Александровна Яшина

что посвятил бы молитвам последние три дня своей жизни. Я бы провел их не столь благочестиво.

      Отец Пюи заставил меня выучить житие святой Цецилии, потому что приурочил крещение к двадцать второму ноября – дню ее почитания, но зачем я поправила Анри?

      Чего вообще можно ждать от человека, который однажды показал язык королю?

      Анри молчал, когда мы подходили к причастию, но когда по дороге из церкви он поведал об этой восхитительной истории, я даже не удивилась:

      – За что, ваша светлость?

      – Надоел. Заикается по полчаса, пока поймешь, что ему надо – то ли синие штаны, то ли зеленые… Бледный как лягушачье брюхо, руки ледяные… Как дотронется – бр-р-р… – его лицо перекосилось от отвращения. – Однажды я не выдержал: дождался, пока его величество отвернется – и осквернил достоинство королевской спины высунутым языком.

      – О! И что потом?

      Анри сморщился:

      – Все проклятая шкатулка с зеркальной крышкой. В тот день он поднял крышку и увидел все, что за спиной, – как на ладони.

      – Невероятно…

      – Матушка молила о прощении, ей нелегко было получить для меня, простого пажа, придворный чин… – граф опустил голову, но тут же вновь упрямо вскинул подбородок. – Тоже мне чин – смотритель королевского гардероба! Осточертело все – и гардероб, и само драгоценное величество!

      Восхищение смешивалось во мне с ужасом. Анри подбоченился:

      – То ли дело принц Гастон! Служить в его полку – куда веселее, чем подносить королю штаны. Его высочество не начнет заикаться даже после бочонка анжуйского – настоящий мужчина, не то что этот слюнтяй, его братец.

      Младший брат короля Гастон Анжуйский имел репутацию повесы. Пожалуй, граф действительно обрел счастье в лице нового патрона.

      – Не могу, матушка! Служба зовет, – едва мы пошли к дверям особняка Шале, как он приложил руку к шляпе, взлетел в седло и был таков.

      Стоит ли говорить, что за ужином единственной темой для разговоров был Анри?

      – Как мать может быть уверена в благополучии своего сына, если он с завидным постоянством делает все, чтобы этого не случилось? – графиня покачала головой. – Я так волнуюсь за него! Его пылкий нрав… Старшие давно остепенились, им чужды соблазны придворной жизни… Они вполне довольствуются ролью сеньоров Перигора. И даже сыновей не спешат посылать в Париж, настолько они патриоты родной провинции. Анри наделен добрым сердцем, но до чего же он легкомысленный! Безумные авантюры, я боюсь, что он сломит себе голову…

      Я как могла поддерживала разговор – графиня напрасно опасалась, что предмет его может мне наскучить. Я бы слушала об Анри часами: в какой день родился, когда пошел, каким было его первое слово.

      После ужина графиня рано легла, сегодня мы не читали.

      Я сидела у ее постели, держа наготове соли и стакан с водой, хотя мадам уверяла, что в этом нет нужды и ей лучше. Она просила погасить свечи, и в полумраке, разбавляемой светом полной луны, я видела блестящие дорожки на ее лице –