Гадкий гусёнок. Татьяна Александровна Яшина

шитьем по краю. В солнечном луче отделка сияла и слепила глаза. Подойдя поближе, я заметила, что и сама ткань слегка поблескивает – не частичками крахмала, как блестят сорочки только что от прачки, нет – словно мерцает сама ткань.

      – Это шелк, – от голоса мадам Тардье я вздрогнула.

      – Я просто посмотрела… Очень красиво, – я надеялась, что портниха не заметила кровоточащий палец.

      – Это для баронессы де Бразак, – пояснила портниха. – Она недавно овдовела. А какие наряды заказывала раньше! Верхнее платье – голубой бархат, нижнее – белая тафта… Позументы, ленты, вышивка бисером!

      Слушать про чужие наряды очень скучно. Пока мадам Тардье в красках расписывала «пунцовое со стоячим воротником» бальное платье, я развлекалась тем, что трогала портновский метр из потемневшего дерева, что лежал на краю раскатанного рулона полотна. Край метра, окованный железом, оказался странно холодным. Мурашки поползли у меня по спине – такой враждебной вдруг показалась мне мастерская.

      Вообще-то я согласна с утверждением Эпикура, что беден не тот, у кого мало, а тот, кто хочет иметь больше, но в этот миг почувствовала горечь. Я знала, что мне никогда не придется надеть шелк и бархат и уж тем более дворянского фасона – даже жены самых богатых суконщиков, ювелиров и меховщиков не имели права носить двойное платье. Но сейчас я поймала себя на желании погладить юбку, провести ладонью по шелку, ощутить, так ли он мягок и гладок на ощупь, как и на вид…

      Что ж, видит кот молоко – да рыло коротко. Проверив, унялась ли кровь, я торопливо переоделась и вскоре мы с тетей уже спешили к себе на левый берег. Странно, конечно, что тетя выбрала портниху так далеко – раньше жизнь не подвергала меня искушениям, подобным сегодняшнему – прежняя мастерица с соседней улицы шила на мастеровых да небогатых купцов, и в ее крошечной комнатке не водилось ни нитки шелка, только лен и шерсть. Разве что фигура Святой Екатерины – покровительницы портних и белошвеек – была точно такая же, что и у мадам Тардье.

      Мы подошли к дому уже в сумерках, сопровождаемые стуком запираемых ставней и опускаемых засовов. Поворачивая с Кло-Бруно, мы не заметили кучку попрошаек, и, перебегая на другую сторону улицы, я оступилась и опять подвернула ногу. Схватив меня под руку, тетя не дала даже минуты, чтобы отдышаться и обтереть подошву от чего-то липкого. Я захромала изо всех сил, чувствуя, как с каждым шагом в лодыжку словно втыкается раскаленная игла. После случая на рынке стоило немного не так наступить, и нога тут же начинала болеть.

      *Генриха IV в 1610 году убил Равальяк – католик, религиозный фанатик, не простивший королю, что тот уравнял в правах католиков и протестантов. Его четвертовали с помощью лошадей, но толпа не дала завершить казнь, разорвав тело Равальяка на куски.

      Генриха III Валуа (1551 –1589) убил монах-доминиканец Жак Клеман. Считается, что причиной стало желание короля помириться с гугенотами. Клемана закололи на месте, но суд все-таки состоялся – судили труп Клемана и