Самая коварная богиня, или Все оттенки красного. Наталья Андреева

действительно живет вдвоем с мамой. У них маленький уютный домик на северной окраине, и ему приходится идти пешком через весь город. В руке у него коробка с пирогом, испеченным Алевтиной. Они тоже подготовились: в передней накрыт стол. Угощение нехитрое, все те же грибы, тушенные в сметане, должно быть, местный фирменный рецепт, на глиняном блюде аккуратно разложены пироги, на другом – румяные яблоки.

      – Чем богаты.

      – Не беспокойтесь, бога ради! Я не хочу есть. Просто решил познакомиться.

      – Садитесь, пожалуйста. Чаю хотя бы выпьете?

      – Чаю выпью.

      Вероника одета в простенький ситцевый халатик, она стесняется и нервно теребит тоненькими пальчиками поясок. Его сердце пронзает жалость. Чистенькая, очень ухоженная бедность. Надо было кофе с собой принести. Но – неудобно. Он словно видит этих людей насквозь. Гордая, непродажная бедность. Они милостыню не примут. Перед ним настоящие русские женщины, а эти умеют терпеть. Они ничего так не умеют, как терпеть.

      Он, не отрываясь, смотрит на Веронику. Кажется, ее мама что-то говорит:

      – …двадцать два года, только-только институт окончила. На работу устроилась, а то в городе с этим проблемы. Теперь и о свадьбе можно подумать.

      – Простите?

      – Жених-то уже два года как из армии пришел. Поначалу Вероника его дожидалась, теперь он ее ждет.

      – Ах, жених! И когда свадьба?

      – Да уж почти сговорились.

      – Мама!

      – А что тут такого? Дело не стыдное – замуж выйти. Поживете пока здесь, а там, глядишь, государство квартиру даст. Парень-то на заводе работает. Честный парень, хороший, с руками, с головой…

      – Мама!

      – А образование – дело наживное. На заочное поступит. И будет в скором времени, Верочка, у тебя муж-инженер.

      – Мама!

      – Да что ты все заладила, «мама» да «мама»? Я говорю, что жизнь свою устраивать надо. А вы, товарищ художник, женаты небось?

      – Да, я женат.

      – И дети есть?

      – И даже внуки.

      – Так вы, выходит, старше меня!

      – Мама!

      – Да, мне пятьдесят.

      – Пятьдесят! А я Верочку в двадцать три родила.

      – А почему вы ее Верочкой зовете?

      – Да это все ухажер мой придумал: назови, мол, Вероникой. Имя-то красивое дал, да и скрылся. Одна я Верочку растила, потому и судьбы своей для нее не хочу.

      – Мама!

      …Все-таки договорился на завтра! Родительница отпустила Веронику в лес, или, как он сказал, «на пленэр». Слово произвело впечатление. Пленэр – это не то же самое, что разврат. Звучит благородно, да и суть сего явления возвышенная. Дозволили. Аминь.

      Эдуард Листов пришел домой поздно вечером, усталый и словно пьяный. После того как он ушел от этих милых женщин, все бродил, бродил по городу. Никак не мог успокоиться, представлял себе, как завтра придет в лес, достанет кисти, краски, и первый, трепетный мазок ляжет на полотно. Чудо просто, что на него снизошло озарение! Что вновь не терпится!

      Острожный стук в окно.

      – Кто там?

      – Эдуард Олегович, вы дома?

      – Аля?