Самая коварная богиня, или Все оттенки красного. Наталья Андреева

занят, извините.

      – Так я и хотела по хозяйству помочь. Может, постирать чего али приготовить?

      – Вы уже спрашивали. Спасибо, я сам как-нибудь справлюсь.

      – Какой вы… – тихий вздох. – Несговорчивый… Оно понятно: я женщина простая. А вы – знаменитость! Вот и брезгуете.

      – Да вы не так поняли. Просто я… не хочу никого видеть. У меня… неприятности.

      – Умер кто?

      – Можно сказать, что я умер, – грустная улыбка. – Умер художник Эдуард Листов.

      – Ой! – Она испуганно зажала ладошкой рот. – Это как же?

      – Да вы опять не так поняли. Это образно. На самом деле я, конечно, жив…

      – Ну, понятно: вы ж художник! Знаменитость! Так чудно говорите.

      – А с чего вы взяли, что я знаменитость?

      – Так художники ж все знаменитости! Ни теперь, так после, это Бог так рассудил.

      – Интересно, – он посмотрел на Алевтину повнимательнее.

      А ведь красивая женщина, все при ней. Яркая брюнетка с высокой грудью, вся налитая жизненными соками, словно спелая ягода. Чуть тронь ее губами – брызнет обжигающая, густая сладость, которую жадными глотками пить, захлебываясь, и пить, и пить… Тьфу ты, черт! Почти месяц без женщины! Так и лезут в голову… Ассоциации…

      Он постарался взять себя в руки, сказал размеренно:

      – Мне пятьдесят лет, уважаемая Алевтина, как вас там по отчеству?

      – Да чего уж! Алей просто зовите.

      – Для пылких любовных романов я староват. И давайте на этом закончим.

      – Да мне ж ничего не надо. Не пристаю я к вам. И потом… – она хихикнула, прикрыв ладошкой рот, он уже отметил эту ее дурную привычку. Дамы не хихикают, и эмоций своих не стесняются. Смеются открыто, свободно, вот как его Нелли. А эта… Кокетничает, как школьница: – Скажете тоже: староват! Вы мужчина в самом соку. Еще и женаты! Значит, все, что надо, можете!

      Он едва не покраснел. Что за намеки? Строго спросил:

      – А вы почему не замужем?

      – Успею еще! Двадцать пять не пятьдесят. Да и кавалера подходящего не нашлось. Так я сготовлю для вас что-нибудь? Да хоть картошку на сале пожарю! Так, по-соседски.

      – А люди будут болтать?

      – Что мне люди? Болтают уже! Им бы только языками чесать! Лучше уж пусть художника припишут, чем Кольку-шофера!

      – Да, я вас понимаю. Лучше уж художника.

      Провинция, тихая провинция, а на деле – гудящий улей. Так вот чем они все заняты! Пересудами. Даша сказала Маше, Маше сказала Саше… Вот тебе и отдохнул! Может, Нелли об этом знала? О том, что ему скучать-то не придется? Она умница. Образованная, интересная женщина, искусствовед. Хотела, быть может, чтобы он понял: кроме Москвы, есть еще и огромная, необъятная страна – Россия. И в этой стране он, Эдуард Листов, отнюдь не последний человек. Он человек особенный. Столичный художник. Элита. И про Алевтину эту Нелли наверняка знала. Вернее, про всех этих Алевтин, любительниц сошедших с небес богов, поэтов ли, художников, все одно. Знала и дозволила: живи. Пользуйся. Только не изводи себя, не страдай, не умирай. Только не умирай…

      …Поздно вечером, когда Алевтина ушла домой,