На последнем сеансе. Михаил Ландбург

плохо.

      Моя мама говорила: «Кому-то плохо, а кому-то ещё хуже».

      Теперь –

      внезапно пробежавший по тротуару ветерок унёс на себе засохшую горбушку хлеба.

      Я отпрянул от окна.

      Включил приёмник.

      Шла передача о Микеланджело. Древний мудрец уверял: «Не надо бояться смерти. Если вы любите жизнь, смерть вам тоже понравится. Ведь это дело рук одного мастера».

      Выключив приёмник, я сел за пианино, чтобы перевести в звуки то, о чём сказал мудрец.

      Пассаж…

      Аккорд…

      Присутствие мира мешало сосредоточиться.

      Захотел упасть в прохладу пола и не дышать.

      Не упал – не дышать моё нутро воспротивилось. «Поищи другой Modus cogitandi», – сказал я себе.

      Поискал.

      Нашёл.

      Выход прозвучал потрясающе просто: «Покой придёт, если убить в себе разум…»

      Вспомнил стихи знакомой поэтессы:

      В моей комнате поселились уставшие птицы.

      На самом деле нет никаких птиц.

      Но вместо реальных предметов и лиц —

      Тополь шумит у криницы.

      И криницы нет никакой.

      Но можно коснуться рукой

      Леса за дальней рекой.

      В ванной комнате я побрился, ополоснул лицо и, сменив рубашку, стал припоминать, когда мы с Эстер в последний раз спали вместе. Четыре года? Ну да – четыре года назад…

      На коврике возле кровати я заметил хлебную корку. Догадался: «Уронил ночью». Корка была высохшей и бессовестно крошилась. Бросив её в мусорное ведро под раковиной, я подумал: «Старое раздражает… Всё, что старое…» Вспомнил грустного писателя, который сказал: «Человеческую жизнь легко выразить в нескольких междометиях: ох-ох! ой-ой! фу-фу!»

      Я заглянул в комнату жены в надежде, что, возможно, удастся перекинуться словечком или даже двумя.

      С растрёпанными волосами, в ночной рубашке Эстер сидела на ковре и, задумчиво улыбаясь, перебирала цветные пуговки.

      – Как ты? – спросил я.

      Эстер попыталась что-то сказать, но слова у неё не шли. На её щеках проступили рыжие пятна.

      Я отвернулся. Мои губы прошептали:

      – Не отчаивайся, Корман! В конце концов, главный modus твоего cogitandi – делать музыку.

      Белые клавиши…

      Чёрные клавиши…

      Забегали пальцы.

      Не покидала мысль о той женщине.

      Диез…

      Бемоль…

      «Зачем она сейчас?»

      Аккорд…

      Пассаж…

      Вопросы…

      Смутные догадки…

      Staccato…

      Legato…

      Я подумал о внуке: «Дани – славный парень!»

      Кажется, когда пятнадцать лет исполнилось мне, я тоже был славным парнем…

      Когда мне исполнилось пятнадцать, дядя Яков ткнул пальцем в низ моего живота и зашептал: «Думаю, твой вулкан готов приступить к началу извержений. Пора ощутить себя мужчиной!»

      О каком вулкане, и о каких извержениях речь, я не совсем понимал, но, подчинившись совету дяди Якова, отправился с визитом к госпоже Матильде.

      В жидкое, словно пролитая сметана, лицо, я проговорил:

      – Дядя