На последнем сеансе. Михаил Ландбург

оправдался я.

      Трубку перехватила дочка:

      – Папа, ты заметил, что у Дани меняется голос? Мужчиной становится!

      – Мужчиной становятся всю жизнь, – уточнил я.

      Трубка умолкла.

      – О чём молчишь? – спросил я.

      – Кажется, пора предупредить Дани о том, что жизнь иногда наносит раны. Для такого разговора я пример неподходящий, а ты…Ты найдёшь нужный тон. Нужный тон – это то, что у тебя получается лучше всего. Два месяца назад Дани ездил к своему отцу в Торонто, но тот посчитал, что сын задаёт слишком крутые и уж очень утомительные вопросы…

      Дочка перевела дыхание.

      Я молчал. Мне всегда бывало неприятно, когда этого человека из Торонто называют отцом Дани. «Отец» – сильно сказано. «Родитель» – да, это – пожалуйста. И только.

      – Дочка, – позвал я и замолк.

      Вдруг вспомнилось, как…

      Задрав блузку, Эстер разрешила мне послушать её живот. Я слушал, трогал и спрашивал:

      – Ты счастлива?

      – Буду, когда это счастье из себя вытошню… – морщилась Эстер.

      Однажды она это счастье вытошнила, и я обхватил крохотные подушечки ступней моей девочки. Потом были вечера, когда, укладывая мою малышку спать, я читал ей сказки. Господи, давно ли было то время, когда моя девочка, играя в песочнице, вдруг начинала подзывать меня к себе, чтобы доверчиво сообщить: «Хочу сделать кое-что на букву “пи”…» Я уводил мою крошку за кусты. И давно ли был тот день, когда я подарил ей трёхколёсный велосипед? И давно ли был тот день, когда я проводил её в первый класс? И давно ли был тот день, когда она принесла в ладошке свой первый выпавший молочный зуб? И давно ли она перестала просиживать вечера с Эстер, шепчась о чём-то таком, о чём мне не обязательно было знать…. Господи, давно ли?

      Более сорока лет назад.

      – Папа, – услышал я в трубке, – Дани начинают интересовать девочки.

      – И что с того?

      – А если он влюбится?

      – Надеюсь, так оно и будет.

      – Не понимаю…

      – Что ты не понимаешь?

      – Мне известно, что любовь – это симптом тяжёлого несварения души.

      Решив, что все во всём правы и что все во всём ошибаются, я осторожно проговорил:

      – Каждый из нас, как он это понимает, так оно для него и есть. Возможно, мой внук поймёт об этом иначе, чем понимаешь ты или я. Помнишь, у Гераклита: «Если бы у слепого спросили, что такое зрение, то он бы ответил, что зрение – это слепота».

      – Папа!

      – Что?

      – Я не об этом собиралась говорить. Хотела поздравить тебя с днём рождения и сказать, что семьдесят – цифра ужасно внушительная. Тебе – семьдесят! Подумать только!..

      – Подумаю, – обещал я. – Привези внука, и мы с ним побеседуем.

      – Отлично, папа, только приготовься к тому, что Дани закидает тебя вопросами.

      – Я хорошенько разомнусь.

      – Целую тебя.

      – Ладно.

      – И маму.

      – Хорошо.

      Опустив трубку, я послушал тишину, а потом подумал, что цифру «70» можно оценивать двояко: и как сумму, составленную из семи десятков,