На последнем сеансе. Михаил Ландбург

домой пойти, – сказал я.

      Госпожа Матильда села, подмяв булыжник под себя. Малиновый рот проговорил:

      – Уйти, не полюбив?

      Я глянул на хохочущую сметану, чувствуя, как теряю сознание.

      – Бедный Яков!.. – сотрясалась от смеха госпожа Матильда. – Он этого не перенесёт!..

      Я спрыгнул с дивана и побежал к двери.

      Остаток дня я провёл на берегу моря, слушая крики чаек и наблюдая за тем, как в воду входит солнце.

      Потрогав у себя живот и убедившись, что вулкан под ним вроде бы в потухшем состоянии, я пришёл к выводу, что без первой любви вполне можно обойтись, а потом, вспомнив, как с честью выдержал дьявольское искушение, впервые ощутил себя мужчиной…

      Вконец измученный, я вновь обрушился на клавиши.

      Звуки –

      в голове,

      в груди,

      в кончиках пальцев.

      Пассажи-вопросы…

      Аккорды-недоумения…

      Увиденное за окном лицо, как у Юдит, сбивало с толку. Кажется, я находился в состоянии человека, который после только что перенесённой операции отходил от наркоза. Мои мысли продолжали кружить вокруг видения длинного чёрного автомобиля и белого пса, подбросившего мне загадочную записку: «Винюсь перед собой, винюсь перед вами».

      Желая определиться со своей смутной догадкой и давно уже не испытанным чувством трепетного волнения, я принялся звать на помощь слова. Но я не знал, какие это должны быть слова. Легко писателям, а я не…

      Меня охватило неудержимое желание к исповедальной беседе с пианино. Белые клавиши…

      Чёрные клавиши…

      Аккорд…

      Пассаж…

      Но –

      вдруг я услышал в себе две противоборствующие мелодии: одна, лёгкая, раскрепощённая, нетерпеливо рвалась наружу, другая, глубоко затаившаяся, наоборот, стать кому-то предназначенной, упорно тому противилась.

      Пассаж…

      Аккорд…

      Вспомнился писатель Бротиган. Ему повезло – он застрелился.

      Прости, писатель Бротиган.

      Аккорд…

      Пассаж…

      И вдруг –

      внезапный толчок…

      сильный толчок…

      – Баллада! – вскрикнул я.

      – Баллада, баллада, баллада! – повторил я несколько раз подряд и рассмеялся, представив себя в роли роженицы, нетерпеливо ожидающей появления желанного плода.

      Жребий брошен!

      Баллада.

      Кажется, наметилась тема…

      И вариации темы…

      И возвратились звучания давних голосов…

      Triole…

      Arpeggio…

      Время вынашивания желанного плода было для меня всегда самым волнующим периодом существования; я не испытывал акта более волшебного, чем ощущение своей возможности передать на волю, казалось бы, непередаваемое.

      Пассаж…

      Аккорд…

      И всё-таки пока –

      получалось не совсем то и совсем не так…

      Пока я чувствовал, как всё накопленное во мне в последние дни покрыто плотным холодным слоем, а добытые из инструмента музыкальные фразы, будто гекзаметры Лукреция, звучали тяжело и чересчур неповоротливо. Словом,