Сказки об Италии и не только… (сборник). Максим Горький

табаку и, прищурив правый глаз, добавила:

      – Да поди-ка и сам-от господь не всегда в силе понять, где чья вина…

      – Разве бог не всё знает? – спросил я, удивлённый, я она тихонько и печально ответила:

      – Кабы всё-то знал, так бы многого поди люди-то не делали бы. Он, чай, батюшка, глядит-глядит с небеси-то на землю, на всех нас, да в иную минуту как восплачет, да как возрыдает: «Люди вы мои, люди, милые мои люди! Ох, как мне вас жалко!»

      Она сама заплакала и, не отирая мокрых щёк, отошла в угол молиться.

      С той поры её бог стал ещё ближе и понятней мне.

      Дед, поучая меня, тоже говорил, что бог – существо вездесущее, всеведущее, всевидящее, добрая помощь людям во всех делах, но молился он не так, как бабушка.

      Утром, перед тем как встать в угол к образам, он долго умывался, потом, аккуратно одетый, тщательно причёсывал рыжие волосы, оправлял бородку и, осмотрев себя в зеркало, одёрнув рубаху, заправив черную косынку за жилет, осторожно, точно крадучись, шёл к образам. Становился он всегда на один и тот же сучок половицы, подобный лошадиному глазу, с минуту стоял молча, опустив голову, вытянув руки вдоль тела, как солдат. Потом, прямой и тонкий, внушительно говорил:

      – «Во имя отца и сына и святаго духа!»

      Мне казалось, что после этих слов в комнате наступала особенная тишина, – даже мухи жужжат осторожнее.

      Он стоит, вздернув голову; брови у него приподняты, ощетинились, золотистая борода торчит горизонтально; он читает молитвы твёрдо, точно отвечая урок: голос его звучит внятно и требовательно.

      – «Напрасно судия приидет, и коегождо деяния обнажатся…»

      Не шибко бьёт себя по груди кулаком и настойчиво просит:

      – «Тебе единому согреших, – отврати лице твоё от грех моих…»

      Читает «Верую», отчеканивая слова; правая нога его вздрагивает, словно бесшумно притопывая в такт молитве; весь он напряжённо тянется к образам, растёт и как бы становится всё тоньше, суше, чистенький такой, аккуратный и требующий:

      – «Врача родшая, уврачуй души моея многолетние страсти! Стенания от сердца приношу ти непрестанно, усердствуй, владычице!»

      И громко взывает, со слезами на зелёных глазах:

      – «Вера же вместо дел да вменится мне, боже мой, да не взыщеши дел, отнюдь оправдывающих мя!»

      Теперь он крестится часто, судорожно, кивает головою, точно бодаясь, голос его взвизгивает и всхлипывает. Позднее, бывая в синагогах, я понял, что дед молился, как еврей.

      Уже самовар давно фыркает на столе, по комнате плавает горячий запах ржаных лепёшек с творогом, – есть хочется! Бабушка хмуро прислонилась к притолоке и вздыхает, опустив глаза в пол; в окно из сада смотрит весёлое солнце, на деревьях жемчугами сверкает роса, утренний воздух вкусно пахнет укропом, смородиной, зреющими яблоками, а дед всё ещё молится, качается, взвизгивает:

      – «Погаси пламень страстей моих, яко нищ есмь и окаянен!»

      Я знаю на память все молитвы утренние и все на сон грядущий, – знаю и напряжённо слежу: не ошибётся ли