Герои. Джо Аберкромби

она, – что чем больше другим нет ни до чего дела, тем сильнее ты себе втемяшиваешь, что тебе оно обязательно есть.

      – Это ты в каком смысле?

      – А в таком, что нельзя направлять мир в какую-то одну сторону, полагаясь целиком на себя.

      – Направлять нужно правильно, – заартачился Зоб.

      – А разве не правильнее всего, когда люди у тебя целы и веселы?

      Хуже всего, что в ее словах был смысл.

      – Так вот до чего мы дошли?

      – А я думала, мы оттуда и не уходили.

      – Знаешь что? – возмутился Зоб. – Твоему мужу и в самом деле впору поучить тебя уважению.

      – Эту-то стервозу? – хмыкнула Чудесница. – Да он меня боится чуть ли не так же, как вы все тут. Давай шагай уже!

      Она подхватила Дрофда под локоть, и дюжина прошла через пролом в стене, ускоряя шаг – настолько, насколько позволяли колени Зоба. Под ноги ложилась та же самая тропа, по которой они пришли и которой теперь уходили, оставляя Героев Союзу.

      Зоб пробирался меж деревьев, подгрызая заусенцы на руке, которая держит меч. Та, что держит щит, была уже изгрызена. Кожа в этих местах, черт возьми, никак не успевала нарастать. Подниматься ночью на Героев было, пожалуй, не так страшно, как идти сейчас к Черному Доу и докладывать, что холм оставлен. Правильно ли это, когда врага боишься меньше, чем собственного вождя? Дружеской компании Зоб не чурался никогда, но вину всегда предпочитал брать в одиночку, за всех. Ведь решения принимал он.

      Леса кишели людьми, как болотная трава ужами. Прежде всего карлами Черного Доу – бывалыми вояками, холодными умом и сердцем, да еще обвешанными такой же холодной сталью. На ком-то были кирасы, как у воинов Союза, иные носили причудливого вида оружие: клювастое, шипастое, изогнутое – всевозможные дикарские ухищрения, чтобы протыкать металл доспехов. Такого еще свет не видывал, да лучше бы и вообще не знал. Сомнительно, чтобы кто-нибудь из этих лиходеев задумался, прежде чем разжиться какой ни на есть податью с мертвецов, да и с живых, если на то пошло.

      Всю жизнь Зоб был бойцом, но оравы и орды все равно вызывали у него некое беспокойство, а с возрастом он стал все меньше чувствовать себя человеком из этой среды. Недалек срок, когда это выплывет наружу и его уличат в притворстве. И с каждым новым днем ощущение того, что бравада, а с ней и бойцовский дух у него напускные, пробирало Зоба все больше, и скрывать это становилось все трудней. Скусив у ногтя лишнего, он поморщился и отдернул руку.

      – Негоже, – пробормотал он себе под нос. – Негоже названному все время бояться.

      – Чего?

      Тьфу ты. Он почти забыл, что рядом идет Хлад – настолько бесшумно он ступает.

      – Хлад, а ты когда-нибудь боишься?

      Тускло блеснул металлический глаз: сквозь ветви деревьев проглянуло солнце.

      – Да было дело. Постоянно боялся.

      – А что переменилось?

      – Мне выжгли один глаз.

      Хороша беседа. Ладно, на том и утремся.

      – Это, видно, изменило твои взгляды.

      – Урезало.