Три товарища и другие романы. Эрих Мария Ремарк

делать; я раздробил лед для компресса, наложил его, неотрывно глядя на эти прелестные, любимые, искривленные губы, на эти единственные, окровавленные…

      Подъехал велосипед. Я вскочил. Врач.

      – Я могу вам помочь? – спросил я.

      Он покачал головой и стал раскладывать свой саквояж. Я стоял рядом с ним, вцепившись руками в спинку кровати. Он поднял на меня глаза. Я отошел на шаг, пристально глядя на него. Он простукивал ребра Пат. Она стонала.

      – Это опасно? – спросил я.

      – Где лечилась ваша жена? – ответил он вопросом на вопрос.

      – Где – что? – пробормотал я.

      – У какого врача? – нетерпеливо спросил он.

      – Не знаю… – ответил я. – Нет, ничего не знаю… Я не знал…

      Он посмотрел на меня.

      – Это вы должны были бы знать…

      – Но я не знаю. Она мне никогда об этом не говорила.

      Он склонился к Пат и спросил ее. Она хотела ответить, но опять стала кашлять кровью. Врач подхватил ее. Она хватала воздух ртом и дышала с присвистом.

      – Жаффе! – проклокотало наконец у нее в горле.

      – Феликс Жаффе? Профессор Феликс Жаффе? – спросил врач. Она кивнула одними глазами. Он обернулся ко мне. – Вы можете ему позвонить? Было бы лучше всего спросить у него.

      – Да, конечно, – ответил я. – Я сделаю это сейчас же. А потом заеду за вами! Жаффе?

      – Феликс Жаффе, – сказал врач. – Номер узнайте в справочной.

      – Ничего страшного не случится? – спросил я.

      – Кровотечение должно прекратиться, – ответил врач.

      Я схватил служанку за руку, и мы побежали с ней по дороге. Она показала мне дом, в котором был телефон. Я нажал кнопку звонка. В доме сидело небольшое общество за пивом и кофе. Я окинул их взглядом, не понимая, как могут они пить, когда Пат истекает кровью. Я заказал срочный разговор и стал ждать у аппарата. Прислушиваясь к далекому гулу в трубке, я то смутно, то с предельной отчетливостью видел сквозь просвет между портьерами часть смежной комнаты. Видел покачивающуюся, в желтых бликах лысину, видел брошку на черном бархате платья, перетянутого шнурами, и двойной подбородок, и пенсне, и пышную прическу над ним; видел костистую старую руку с набухшими венами, барабанившую по столу… Я не хотел ничего этого видеть, но был беззащитен против этих видений, все это застило мне глаза, как слишком яркий свет.

      Наконец меня соединили с нужным номером. Я попросил профессора.

      – Сожалею, – сказала сестра. – Профессор Жаффе уже ушел.

      На минуту сердце мое перестало биться, а потом вдруг застучало, как молот под рукой кузнеца.

      – А где он? Мне срочно нужно поговорить с ним.

      – Я не знаю, куда он пошел. Может быть, снова в клинику.

      – Пожалуйста, позвоните туда. Я подожду. У вас ведь есть другой аппарат.

      – Минутку.

      Снова врубился гул в беспросветной тьме, прорезаемой тонким металлическим звуком. Я вздрогнул: совсем рядом, в накрытой клетке, вдруг защелкала канарейка. Снова послышался голос сестры:

      – Профессор Жаффе уже ушел из клиники.

      – Куда?

      – Сударь,