Сейчас самое время. Дженни Даунхэм

словно между нами происходило что-то интимное.

      Медсестра очень милая. Накрывая мою спину марлей, она болтает с нами, потом наклоняется ко мне и улыбается:

      – Теперь нужно немного полежать.

      – Я знаю.

      – Уже были у нас? – Она поворачивается к отцу: – А вы чем займётесь?

      – Посижу рядышком, почитаю.

      Она кивает:

      – Я тут рядом. Какие могут быть осложнения, знаете?

      С видом знатока папа перечисляет:

      – Озноб, лихорадка, ригидность затылка, головная боль. Обезвоживание, кровотечение, онемение или слабость ниже прокола.

      – Всё верно, – с одобрением произносит медсестра.

      Когда она выходит из палаты, папа улыбается мне:

      – Тесса, ты молодчина. Теперь всё позади.

      – Если только анализы не будут плохими.

      – Не будут.

      – Иначе мне придётся делать люмбальную пункцию каждую неделю.

      – Тс-с-с! Постарайся заснуть, доченька. Время пройдёт быстрее.

      Папа берёт книжку и устраивается на стуле.

      Сполохи света мелькают под веками, точно светлячки. Я слышу, как пульсирует кровь – будто копыта стучат о мостовую. За окном палаты сгущаются серые сумерки.

      Папа переворачивает страницу.

      На картине за его плечом из трубы дома поднимается легкий дымок и бежит женщина, в страхе обратив взгляд к небу.

      Семь

      – Вставай! Ну вставай же! – орёт Кэл.

      Я накрываюсь одеялом с головой, но Кэл его сдёргивает:

      – Папа сказал, что, если ты не встанешь прямо сейчас, он придёт с мокрым полотенцем!

      Я перекатываюсь на другой бок, отодвигаюсь от Кэла, но он обходит вокруг кровати и, ухмыляясь, сообщает:

      – Папа говорит, что ты должна каждое утро вставать с постели и чем-нибудь себя занимать.

      Я отбрыкиваюсь, натягиваю одеяло на голову:

      – А мне наплевать! Катись из моей комнаты!

      Странно, но, когда он наконец уходит, меня это совсем не задевает.

      Комната наполняется звуками: до меня доносится топот ног по лестнице, звон посуды на кухне – Кэл не закрыл за собой дверь. Мне слышно, как льётся молоко на хлопья, как падает ложка. Как папа ворчит, вытирая школьную рубашку Кэла. Как скребёт по полу кошка.

      Вот открывается шкаф в прихожей, и папа достаёт Кэлову куртку. Я слышу, как он ему застёгивает молнию и кнопку под подбородком, чтобы не продуло горло. Раздаётся поцелуй, потом вздох – дом заливает отчаяние.

      – Иди попрощайся с сестрой, – говорит папа.

      Кэл взбегает по лестнице, топчется за дверью, потом решается и подходит к кровати.

      – Я надеюсь, что ты помрёшь, пока я в школе! – шипит он. – В страшных муках! И тебя похоронят в какой-нибудь дыре – в рыбной лавке или у зубного врача!

      Пока, братишка, думаю я. Пока-пока.

      Отец в халате и тапках остаётся на неприбранной кухне; небритый, он трёт глаза, как будто удивляясь, что остался один. За последние недели у него сложился свой утренний распорядок. Когда Кэл уходит, папа варит себе кофе, потом вытирает со стола,