Питомцы апокалипсиса. Григорий Володин

ослабли, эта защита от ёкаев. Теперь мою душу не спасти.

      Я снял веревки. И бросил пошлый омамори в хозяйку. Липовая баллистическая ракета скользнула с высокой груди на пол.

      Юля сказала:

      – Больно.

      – Не верю. Еще раз – с чувством!

      – Не больно.

      – Нечего тогда говорить.

      Юля подняла «золотой» омамори.

      – Стас передумал насчет Юлирель?

      – Целых десять раз. К сожалению, число четное. Поэтому ничего не изменилось.

      – Я не понимаю Стаса. Все шесть лет Стас мечтал сбежать из Адастры. Теперь Стас делает все, чтобы его оставили здесь навсегда.

      Ну здравствуйте, ваше морозное высочество Юлирель и ее леденящие кровь угрозы.

      – Экспресс на Землю давно ушел, – сказал я. – У меня должно быть хоть что-то, хоть какое-то оправдание, когда я вернусь. «Где ты пропадал? – спросит Лена. – Почему не появлялся так долго?» Что я отвечу? «Понимаешь, все семь лет я был очень, очень занят. Я чесал волосы одной инопланетной девочке»?

      Юля погладила вышивку «золотого гриба». Низ моего живота обдало жаром. Какое-то колдовство вуду.

      – Я тоже твоя сестра, – резко на первый план выступила более человечная половина моей хозяйки. – Ты и я – гешвистер.

      Юля посмотрела на меня так, словно мы обручены.

      – Я не выбирал тебя сестрой.

      – Лену ты тоже не выбирал.

      Я согласился, что разницы почти никакой. Нас с Леной связало родство, наша мама, а нас с Юлей – ее отец. Никакой разницы.

      Юля пошла из комнаты. На пороге она остановилась и посмотрела на меня так, словно мы супруги в разводе.

      – Рыбка останется со мной.

      И захлопнула дверь. Звякнула защелка замка.

      Юля и вправду заперла меня! Я дергал дверную ручку, пока не отломал ее. От злости из глаз посыпались черные искры. Все-таки посадила на цепь! Ручку в стену – бам-м-м! – а я к окну. Рывком распахнул ставни, чуть не снеся раму.

      Днем и ночью Свет сияет одинаково. Раннее утро выдавал только золотой блеск бусинок росы на траве и цветках тягуры. Где-то за завесой облаков только вставало скромное солнце.

      Из окна инкубатория я смотрел пустыми глазами на пустые тропинки. Ни одного красного панциря. Гарнизон больше никого не охранял. Я опоздал. Динь-Динь, где ты теперь?

      Искал ли я вообще именно Динь-Динь?

      Я вернулся вглубь палаты и осмотрел стены с полом за кроватью и единственной тумбой. Нашлась только горстка пыли. Нос заскребло изнутри, я чихнул. Снова к окну, закинул ноги одну за другой через подоконник наружу. Босые ступни едва поместились на узкий карниз в стене. От порыва ветра полы длинной больничной рубашки захлопали по бедрам. Внизу, куда ни глянь, поджидало соблазнительно гладкое полотно асфальта. Мои зубы застучали.

      Прости меня, сестренка. Прости, если не вернусь к тебе, потому что разбился насмерть со второго этажа.

      Хотя Мана посмеялась бы над моими трясущимися коленями, заявила бы, что подо мной как раз вздымается сопка, никакого второго этажа нет, так один с гаком. А я бы ей сказал: Может и один с гаком, да в ее гаке еще столько же. А она бы