Питомцы апокалипсиса. Григорий Володин

а смуглая кожа не превратилась в холодный голубой сапфир.

      – Благодаря тебе, – сказал я.

      – Нет, – прошептала бразильянка. – Унголы перевязали тебя и не дали потерять много крови.

      Девушка схватила меня за рукав и втянула внутрь. В дверном проеме наши лица пронеслись близко, мои ресницы щекотнули ее лоб. Розовые ранки горели на темных пухлых губах, словно Мана их кусала.

      – Дарсиса нет.

      Квартира не отличалась от нашей с Юлей. Узкий коридор, две комнаты, ванная. В комнате Маны на кровати в складках одеяла, словно буек в волнах, тонул огромный бидон. Полный ярко-розового клубничного мороженого.

      Такими же ярко-розовыми пятнами пылали губы Маны. Ага, ранки, блин.

      Я заорал:

      – Мана! Как это понимать?

      Бразильянка растерянно вытерла рот рукавом.

      – Я нервничала.

      – Выходит, мне даже кусок пиццы нельзя, а сама втихаря ведрами уплетаешь быстрые углеводы?

      – Это форс-мажор, – сказала Мана.

      – Топишь проблемы в мороженом? – зарычал я.

      – Ты – моя проблема! Из-за тебя же все.

      Я положил ладонь ей на плечо, заглянул в глаза.

      – Да, все могут запутаться. Ничего, я помогу.

      Мана развела в стороны руки и потянулась ко мне.

      – Правда?

      – Конечно, раз я – твоя проблема, то мне и тонуть, – я слегка толкнул ее и кинулся к бидону.

      Наклонил голову к студеным рыхлым розовым волнам. В лицо дохнула сладкая прохлада и запах клубники со сливками, запах розовой поры жизни, жарких летних каникул и беззаботных прогулок по лесистому парку с вафельным стаканчиком в одной руке и маленькой ладошкой Лены в другой. Тогда мы еще целые дни напролет катались на аттракционах.

      – Наглая рожа, – сзади закричала Мана громко-громко, будто на концерте рок-группы. – Не смей поворачиваться ко мне голой бундой, задницей!

      Носок ее туфли вонзился мне в зад. Моя голова нырнула в бидон. Липкая и холодная масса хлопнула по лицу. Замороженные сливки забили горло и носоглотку, запузырились из ноздрей. Ротовая полость онемела.

      Я шарахнулся прочь от ледяной ловушки. Мне на лицо бросили полотенце, я стал бешено тереться им, согревать щеки и нос, отплевываться и сморкаться в махровые волокна тающими розовыми комками. Тем, что неприлично показывать на людях. Стылыми соплями со вкусом розовой поры моей жизни. Глядя на меня, Мана хохотала.

      Вытершись, я потрогал ушибленный зад. Голый зад, покрытый только белой гусиной кожей. Больничная рубашка держалась на завязке на шее, оставляя тело сзади полностью открытым.

      Мана спросила:

      – По дороге сюда не поддувало?

      – Не смей больше подходить ко мне со спины, – буркнул я, прижимаясь одним голым местом к стене.

      – Охотно, – улыбнулась Мана.

      – Да-да, рассказывай уже, что произошло в роще взлетников? Почему взбесились бронекрылы? Куда делись унголы после того, как перевязали меня?

      – Унголы сбежали, – бронзовые губы Маны дернулись. – Когда я спустилась в овраг