Питомцы апокалипсиса. Григорий Володин

я рассказал о ребусе, выцарапанном в палате инкубатория. Мана задумчиво постучала коротко постриженным ногтем по стенке бидона с мороженым.

      – Неужели фея – это Динь-Динь?

      – Кто же еще, – сказал я. – А N – Нетландия. Но что такое лампочка? Озарение? Идея?

      Мана не знала. Я тоже. Но я знал, кто мог знать.

      – Зерель.

      – Любимая Динь-Динь?

      – Его пара в гешвистере. За семь лет они точно выучили ход мыслей друг друга.

      – Как ты своей принцессы?

      Я промолчал. Динь-Динь и Зерель жили душа в душу, не то, что мы с Юлей. Своей хозяйке курчавый блондин-француз читал любовные стихи, накрывал ужины при свечах, каждый день сдувал пылинки с ее тонких голубых плеч. Их пикникам-рандеву завидовали все девочки с Земли. Когда настал день Х и Динь-Динь увозили на орбиту, из салона отъезжавшей бурой карсы бедный влюбленный кричал, что будет вечно любить свою вечную госпожу. Точнее, то, что Динь-Динь кричал, наши девчонки потом сообща додумали сами: окна карсы были наглухо закрыты, и мы лишь видели вытягивающий длинные гласные широкий рот и пену слюнявых брызг на стекле. Мне лично показалось, что Динь-Динь просил Зерель не забывать кормить их рыбку.

      – Зерель в Адастре, – сказал я. – Выясни у Дарсиса, где именно. Но сделай это будто бы из простого девчачьего любопытства.

      – Тебя не пустят к ней. А охрану Центра усилили после вылазки унголов. Даже паук-«помет» не спрячется.

      – Тогда мы проберемся в город, когда все красные панцири соберутся в одном месте. Вместе с гешвистерами.

      – О чем ты? О, нет! Не смей такое предлагать!

      – Тебе больно…

      – Заткнись! Я не оставлю Дарсиса одного с твоей отмороженной инопланетянкой. Клянусь эво, бабушкой. Ясно?

      – …но…

      – Не оставлю, не оставлю, не оставлю! Не смей это говорить, иначе я сверну тебе шею!

      – … Динь-Динь может быть сейчас намного больней.

      Голова Маны поникла.

      – Ты все же сказал.

      Я оторвался от стены. Отлепил от серых обоев белую, словно мел, восстановленную задницу.

      – Прогуляем унылые танцы.

      – Прогульщик, – огрызнулась Мана.

      – А ты?

      – И я, – Мана чуть не ревела.

      Я возликовал.

      – Есть чем прикрыться?

      Мана распахнула шкаф, из-за его двери в меня полетел зеленый плащ с пятнами засохшей крови на подкладке. Моей засохшей крови. На грубом сукне темнела кривая «О».

      На моих плечах ткань повисла двумя мешками, тяжелые полы мели пол, потертый воротник болтался как гавайские бусы, а так, в целом, плащ был как раз. Как раз, чтобы холодной ночью закутаться в него с головой.

      Мороженое в бидоне наполовину растаяло. Мана смотрела на него как орангутанг на банан. Я решил, что жизнь дороже возмездия, тихо сказал «чао» и поплелся – чав, чав – домой.

      На пороге пустой комнаты Юли меня встретила растерянным взглядом рыбка. Рядом с золотистым хвостом в аквариуме плавали фаршированные омары, хот-доги, треугольники пиццы.

      Похоже,