Гардеробщик. Московский дискурс. АНАТОЛИЙ ЭММАНУИЛОВИЧ ГОЛОВКОВ

друг!

      Фырс-мурс!

      Под душем, смывая с себя тесто, я думал, что лучше служить жареным пончиком, невзирая на риск, что тебя съедят девушки. С точки зрения пончика, приятнее быть съеденным прелестной девушкой, чем вонючим бомжом, закусывающим водку.

      Лучше бы я пошел в криптозоологи.

      Вот занятие для дона и кавалера, салат-мармелад! И как престижно!

      Криптозоолог свидетельствует о том, чего не видел никто и никогда. Его работа – научно доказать, что и снежный человек, и чупакабра, и лох-несское чудовище существуют.

      Но в криптозоологи меня не зовут.

      Арбатские бомжи – те самые, что закусывают водку пончиками и шпарят наизусть Баратынского, – приглашали на охоту за пустыми бутылками. Они называют себя батлхантерами, но это, наверное, у меня еще впереди.

      И вот Мольер после рабочего дня пребывает в законной нирване, слушая восьмую Малера по транзистору, как раз уже вторую часть, перед самой модуляцией, когда из коридора доносятся голоса:

      – Алтынкуль Салмасовна, вы уверены, он дома?

      – С утра не выходил, товарищ Румянцев.

      Стук в двери.

      – Гражданин Коган, открывайте, это участковый!

      Мольер вылезает из нирваны.

      И вот они за столом.

      На столе фуражка лейтенанта, по козырьку ходит муха.

      Перед участковым заявление, написанное круглым почерком тетушки Алтынкуль.

      Лейтенант декламирует челобитную негромко, но с выражением, выделяя особо возмутительные места. Но места как-то не выделяются.

      Мольер под это монотонное чтение сразу воображает степь в ожерелье гор, кибитку, посреди нее очаг, на котором варится здоровенная мосталыга – барана или сайгака.

      Тетушка, вся в монистах и серебре, помешивает варево палкой, сыплет травки, пробует черпаком, жмурится, чмокает губами.

      Вокруг копошатся дети, хватают косточки и глодают, как собаки. На матрасе спит пьяный муж.

      Топот копыт, в кибитку входит Румянцев в латах, с луком и стрелами за спиной, волоча за шиворот несчастного Мольера, как кота.

      – Мать Алтынкуль! Пойман на границе стойбища, стервятник! Доил молодую верблюдицу и пил ее молоко! Это надругательство! Кошелек пуст, ни одной таньга! Вместо таньга – какие-то листки со стихами. Как обычно, выколоть глаза и отрезать язык?

      – Зачем же? Заковать, дать лопату, пусть копает арык с другими рабами! Бездельник!

      Муха стартует, жужжит и перелетает на портрет Б. Пастернака.

      Лейтенант провожает муху тяжелым отеческим взглядом.

      Через приоткрытые двери видно круглое лицо Алтынкуль с выщипанными бровями, в румянах, с волосами, крашенными то ли хной, то ли басмой.

      – А вот вы спросите, спросите у него, товарищ Румянцев, где работает этот сын шакала! Ничего не делает, только баб водит! И вино пьет! После баб повсюду тампоны валяются, даже перед моей дверью, и волосы в моей хлебнице. А после Когана возле унитаза лужа!.. Вот скажут – интеллигенция?! Какая от нее польза? Никакой!

      – Лжете, я работаю испытателем мешков!

      – Тише,