Гардеробщик. Московский дискурс. АНАТОЛИЙ ЭММАНУИЛОВИЧ ГОЛОВКОВ

Казбеги, по-грузински, но ты услышишь. Бухло осталось? Давай по бульку… Так, стоп! Я сказал, по бульку, брат, а не по полбутылки!

      После второго портвейна Джано признается, что его тоже обещали уволить. По его эскизу отлили из бронзы Ленина, а кепка похожа на открывашку. Но при чем тут скульптор, если у мыслителя такая голова? Разорвут договор, заплатят ерунду.

      А Марико в долгах.

      Марико не просто в долгах, а в карточных. Уходя на игру, клянется, что отыграется, ей Джуна предсказала.

      Она заводится за столом. И так радуется даже пустяшной комбинации, что всё видно на лице. Плохо для покера.

      Марико играет с опасными людьми – директором продмага, ювелиром и вором в законе. Почти под крышей высотки на Котельниках.

      Она возвращается подавленная, с отрешенным лицом и пустыми глазами. Ее даже не надо спрашивать, как дела, и так ясно: продулась. И каждое утро Джано утешает жену. Наливает из заначки Johnnie Walker, красный лейбл. И каждое утро она ему говорит:

      – Ну, сука я, сука! Прости, зря тебя не послушала! К этим козлам больше ни на шаг! – А вечером снова: – Ненаглядный, милый, любимый! Дай хоть пару сотенных в последний раз! В самый распоследний! Очень тебя прошу!

      У Джано Беридзе водятся деньги, потому что ему платят за монументальное искусство. Но он месяцами не слышит от жены ничего, кроме «дай денег».

      – А не позвонить ли Беломору?

      – Других идей нет, Мольер? Вадик с женой разводится.

      – Радость какая! Поехали! А то они драться начнут!

      В будке телефона девушка с футляром скрипки. Кричит в трубку:

      – Ты же обещал!.. Можно в Гольяново у подруги… Может, на Бауманской, у выхода? Где «Союзпечать»… метро еще ходит… Ну и вали на фиг, козел!

      Бухается на скамейку, в слезы.

      – Как вас зовут?

      – Серафима. Короче, Сима. – Хлюп-хлюп! – Ыгы! Вам это, мальчики, может показаться странным. И не модным даже.

      – Ну, почему, – возражает Джано, пытаясь закурить. – Типа, и шестикрылый серафим на перепутье мне, это самое, явился. Правильно, Игорь?

      – Ну да. Хотя у Пушкина серафим шестикрылый, но вообще-то он двукрылый. Есть такой чин среди ангелов.

      – А что вы тут мокнете, как гуси, джентльмены?

      – Автомат двушку сожрал.

      – У меня тоже первую сожрал. Поэтому я, знаете, что делаю? Я наменяю в метро несколько штук, на всякий случай, и хожу.

      Утерла слезы, уже не плачет.

      – Серафима шестикрылая, сыграй нам что-нибудь!

      – Прямо здесь?

      – Конечно, что хочешь!

      – Ой, не знаю даже! Ладно, кусочек из Брамса.

      Вынимает скрипку, дотрагивается до струн смычком – даже Москва замирает, стихает капель из водостока.

      Выпиваем по глотку.

      – Поехали с нами, – говорит Беридзе.

      – Да вы что? Куда? Меня из общежития выгонят!

      Глава 9.

      Милена уходит от Беломора. Она бродит по квартире, собирает чемодан, бросает туда одежду, как в плохом индийском кино. Вадим сзади, пытается вставить хоть слово, но куда там. Она говорит без цезур и знаков препинания.

      – …меня