Ничья длится мгновение (сборник). Ицхокас Мерас

смотрели на нее. Она не выдержала – страх подгонял:

      – Я… всякую работу могу… Все, что скажете…

      Лепайтис заметил вполголоса:

      – Подняла с кушетки… Целый день с мужичьем возись, и дома не дают покоя.

      – Пап, пап! Хорошие торги были? Что сначала продали? Корову? Па-па…

      – Помолчи! – прикрикнула Лепайтене и тоже вполголоса добавила: – Сам увидишь, что не так-то просто найти служанку.

      – И ради этого ты подняла меня с кушетки? Видишь ведь, какая она замызганная, мокрая вся. Еще заразит чем-нибудь…

      – Ничего не понимаешь. Это, наверно, девка с ребенком…

      И спросила громко:

      – Муж есть? Ты замужем?

      Она покачала головой.

      – А ребенок есть?

      Она смотрела вытаращив глаза и сперва медленно, а затем быстро-быстро замотала головой.

      Лепайтене снова вполголоса сказала:

      – Врет…

      – И для этого ты меня подняла, для этого?

      Лепайтене не ответила мужу. А ей сказала:

      – Можешь идти. Нам не требуется. Уже нашли служанку. Там, дальше искали одни. Правда, евреи. Зайди, может, возьмут.

      Мальчуган, просунув голову между родителями, посмотрел на мать, на отца.

      – Мамочка, если они возьмут, я смогу называть ее…

      – Не вмешивайся, когда взрослые говорят.

      Она смотрела на всех троих – на поню, понаса и понайтиса, – и так хотелось ей вернуться на базарную площадь. Там она сидела на камне, никому не мешала, и ей никто не мешал.

      – Папа, сначала корову?

      – Не приставай, я ужасно устал.

      Она все еще стояла перед троицей и вся дрожала.

      – Ступай, ступай. У нас уже есть служанка.

      Снова обошла вокруг дома. Травка на дворе была слишком мягкой. Ей хотелось скорей почувствовать под ногами твердые плиты тротуара.

      – Ма-ма! Когда будет у евреев служить, можно будет звать ее девка-жидовка, да? Ма-ма!

      Она шла и шла по тротуару.

      Хотела на базарную площадь, а ноги несли в другую сторону; прошла одну улицу, потом вторую.

      Какой круг делала по дороге к дому!

      Ей нигде не хотелось задерживаться, и лишь в одном месте, сама не зная почему, остановилась и огляделась.

      Над городом спускался ясный летний вечер. Одинокие облака, белые и пухлые, медленно брели вдаль, будто искали что-то. Как и она. Только они – высоко, в небе, а она – под забором, на твердом тротуаре.

      Вечер спускался над городом.

      За невысоким заборчиком, у которого она остановилась, росли цветы. От калитки к дому вела дорожка, с обеих сторон обсаженная розами.

      У нее в палисаднике, там, дома, откуда она ушла, тоже были цветы. Но не розы. А здесь цвели розы – алые, желтые, белые и снова красные, почти что черные.

      Она чувствовала их терпкий запах.

      Ей вдруг захотелось потрогать хоть один цветок, хоть одну чашечку – алую, желтую, синюю или черно-красную. Захотелось погладить пальцами шелковые лепестки, так же, как только что, совсем недавно, хотелось зайти в магазин.

      Кругом ни души.

      Она открыла калитку и ступила в розовую аллею.

      Притронулась