Собиратель реликвий. Кристофер Бакли

товарищу. Дисмас же подозревал иные мотивы.

      – Так прямо и висит среди святынь?

      – Да, Нарс, так и висит.

      Дисмас прозвал приятеля Нарсом в честь Нарцисса, образца самовлюбленности, за склонность Дюрера к автопортретам и помещению своего изображения в другие картины.

      – Только не подпускай к ней Кранаха, он обязательно захочет ее улучшить.

      Меховой палантин Фуггера Дюрер писал жженой умброй. Тема осквернения дюреровских работ Кранахом всплывала постоянно. А началось все много лет назад. Император Священной Римской империи Максимилиан – в то время главный покровитель Дюрера – заказал иллюстрации для своего печатного молитвенника. По причинам, которые так и остались неясными, Дюрер бросил работу. Ее завершил Кранах. Стонов и причитаний было столько, будто Кранах выплеснул в лицо Дюреру ведро краски. Но даже это надругательство не шло ни в какое сравнение с той вопиющей наглостью, которую Кранах позволил себе следом. Он осмелился завершить портрет Максимилиана, начатый Дюрером. Этого простить было невозможно. Никогда. Одно слово – художники.

      На издевки Дисмаса Дюрер, фыркая, отвечал: «Я пишу прекрасное, где бы я его ни нашел. И если я нахожу его в зеркале – так тому и быть».

      Нарс был симпатичный малый: высокий и стройный, с копной рыжих кудрей; борода и усы были аккуратно подстрижены на итальянский (ну еще бы!) манер; рыцарские скулы, чувственный рот и глаза с поволокой, как у влюбленного юнца. Взгляд его – и в жизни, и на портретах – неизменно ускользал от смотрящего. Дисмас относил это на счет меланхолии. Дюрер истово верил, что находится под влиянием Сатурна. Мрачного Сатурна.

      – Да там едва можно разглядеть, что это мы с Цельтисом, – сказал Дюрер.

      Он наверняка бросил эту реплику, чтобы поддержать разговор о себе самом. Дисмас улыбнулся и подумал: «Ладно, Нарс. Давай еще немного поговорим про тебя».

      – Ну а в «Поклонении волхвов»? Ты же вывел себя в образе волхва! А в «Празднике четок» над заалтарной полкой в венецианской церкви Святого Варфоломея? Стоишь, голубчик, у всех на виду с бумажкой в руках, на которой по-латински изложена похвальба, что, мол, написал картину всего за пять месяцев. Хотя сам прекрасно знаешь, что за семь. Всякий стыд потерял. Каждый твой Христос все больше и больше походит на тебя самого! – Дисмас накинул плащ. – Хватит. Фуггер твой и так уже красавец, любо-дорого посмотреть. Заплатит двойную цену, не сомневайся. Пойдем выпьем. А потом заглянем в «Сады Эдема». У меня женщины не было с тех пор, как Карл Великий сидел на троне.

      – Я бы на твоем месте поостерегся. Я недавно рисовал одного человека с французской язвой… – Дюрер передернулся. – Мерзкая штука. Да и вообще… То чума, то французка… Ох, несдобровать нам!

      Чума приходила в Нюрнберг регулярно. У Дисмаса она отняла жену и детей, у Дюрера – мать, с которой они души друг в друге не чаяли. Чумы Нарс боялся до судорог и при слухах об очередной вспышке бежал через Альпы в Италию. Впрочем, не только поэтому. В Италии он еще и учился. Дисмас советовал ему не корить себя за смерть матери. Ведь не потащил