Абрис. Александр Алейник

в палец! Боль и произвол

      Смутили Динерштейна маму.

      Не надо так колдобить даму.

      30

      Вы знаете, два патефона

      С пластинками играли нам,

      И Сталин рёк во время оно

      Все истины как кабанам.

      Я издевался над старинным

      Устройством, милым и невинным.

      Я «Варнечкес» послушал в нём

      И понял: бог с ним, с кабаном…

      А Миша Слугин взял устройство,

      Неделю покумекал в нём

      И выдал то, что бытиём

      Обычно мыслится как свойства —

      Магнитофон! Поёт! Орёт!

      Запишет – нас переживёт.

      31

      Ох, Мишка Слугин – он большой

      И толстенький, куда побольше,

      Чем я, надёжный он и входит в строй —

      Шутник и правильный, всполошный,

      Как звон твоих колоколов,

      Что трогает основу снов,

      Подспудную, прямую сущность,

      Твоих как символы Исуса.

      Я был блондином до трёх лет,

      И дальше стал темнеть, пока я

      Дошёл в темнении до края,

      Где не поможет тот завет,

      В котором всё предрешено,

      «Пусть будет так» – гласит оно.

      32

      Я дома. Поздний зимний вечер.

      Звонят. Я трубку взял.

      – Давай подумаем о встрече.

      – Готов. – Приди, пожалуйста, в вокзал.

      Я собрался, пришёл к вокзалу,

      Стою безропотно: сказала

      Она, Брунова Таня. Нет

      Её. Всё в мире от планет,

      От неба жгучего. Я долго

      Стоял и ожидал её,

      Вовек стояние сиё

      Зависит от желанья Бога.

      Он знает, как нам всем помочь,

      Коль Он к тому сейчас охоч.

      33

      Когда стоял и ждал её —

      Смотрел на площадь пред вокзалом.

      Она! Фигурок муравьёв —

      Людей – она далёкая стояла.

      Я видел только вдалеке,

      Её фигурку, и в Божке

      Я угадал её обличье,

      Оно мне показалось птичьим.

      Лицо? Но точно было им,

      В снегу, слетавшим прямо с ночи

      Начавшейся, и дуло в очи,

      И ветер был неумолим.

      Я покурил, потом пошёл,

      Немножко горд, немножко зол…

      34

      Тамойкина была подружкой

      Бруновой Тани. Я понять,

      Кто был, по правде, верным служкой,

      Не мог всё время доканать.

      Тамойкина была похуже

      Бруновой, показалась лужей —

      Ни жара, ни тепла её

      Не чувствовал я там, мосьё.

      Она была подружкой мне же.

      Сижу и слушаю её,

      Моё убогое жильё

      Вползло бы ей сейчас в промежность,

      Когда бы знал я, что пора,

      Что будет капелька добра.

      35

      Мы были дома. Никого.

      И не было, кто помешал нам.

      Хотел, по правде, я всего.

      Не получилось: я изъяном

      Сначала юности болел.

      Вот, на тебе, тогда слабел,

      Не мог, что захотел сейчас же,

      Миражи