Самшитовый лес. Михаил Леонидович Анчаров

вы, путаник, – сказал Ржановский. – Болтаете о творчестве, а сами потеряли проницательность, спорите с тупицами, с Митей спорите.

      – А вдруг поэзия – это способ мышления будущего человечества? А лирика – это предчувствие такого будущего. Поэтому так часто она печальна, кстати… – сказал Памфилий.

      – Дальше! – сказал Ржановский.

      – Ух ты! – сказала Анюта.

      – Или вы не верите в биологическую эволюцию? – спросил Памфилий. – И поэты тоскуют, сами не зная почему, и, когда поют, готовят этот качественный скачок, вызывают его! Не допускаете ли вы, что иногда происходит такое?

      – Ух ты! – сказала Анюта.

      Ржановский повеселел.

      – Молчи, мартышка, – сказал он Анюте. – Ну что ж… это известным образом будоражит воображение. Люблю завиральные идеи. Становится трюизмом говорить, что теория верная, если она достаточно безумная… Если принять эту версию то поэзия – это способ глубинной раскачки организма для подготовки возможности мутационных изменений в его потомках. Я не могу исключить такой возможности.

      Ржановский встал.

      – Ну что ж, – сказал он. – Меня лично устраивает, что в этой концепции роль науки не понижается, а повышается. Но это дело будущего.

      – А живопись – дело настоящего, – сказал Костя да Винчи. – Только с чем ее кушают, понятия не имею. Это я вам говорю как профессионал.

      И тут он предложил Ржановскому коньяку и банан. Но Ржановский отказался. Ибо он был хозяином своих больших лет, и больших задач, и больших забот.

      Я подошел к столу.

      – Ну, начнем, – сказал Костя, разливая коньяк. – Ржановский велел тебе напиться.

      – Не хочу, – сказал я. – К дьяволу!

      – Катя не любит пьющих, – сказал Памфилий.

      – Ага.

      – Мы догадываемся. Ешь бананы, вегетарьянец, – говорит Памфилий.

      Он лущит банан и делает из него пальму.

      Я беру банан.

      – Дать тебе галстук? – спрашивает Костя. – Покажи своей школе, что ты уже большой.

      – Отстань.

      Я вешаю на мольберт банановую шкуру.

      – Выпей рюмку, чудак, – говорит Костя. – «Арарат». На Ржановского разорились.

      – Слушай, отпустим его, – говорит Памфилий. – Человек в школу опаздывает. Катя ему тройку по поведению выведет.

      – Пойду, ребята, – говорю я. – Не сердитесь.

      Ночь.

      Я мчался и бормотал: «Случайность есть проявление и дополнение необходимости… Случайность есть проявление и дополнение необходимости».

      Прибежал на старое место, а ее нет, конечно.

      Пошел позвонить по автомату, а ее нет.

      «Случайность – проявление и дополнение необходимости».

      И еще целый каскад случайностей, которые все дальше и дальше уводили меня от Кати. Я становился фаталистом. Я уже не говорил «необходимость», а бормотал знакомое с детства бабье словечко – судьба. И когда я случайно вернулся во двор на Благушу, я увидел ее на скамейке у гаражей – там, где