Мурашки для Флейты. Лада Миллер

Генку совсем рядом. И каждый день. Ну-ка, нука, что там говорит эта девчушка?

      – Посуди сама, – продолжает Агатка. – Нино в прошлом сделала целых три аборта.

      Девочка передёргивает плечами, съёживается. – Не хотела бы я сейчас быть на её месте. И ведь ничем не могу помочь, понимаешь?

      Она возит последним блином по тарелке. И такая бледная вдруг.

      Я беру Агатку на руки, несу в ванну, купаю, вытираю, укладываю, баюкаю, но она никак не убаюкается.

      – И зачем я не пришла к ней раньше? – шепчет моя маленькая девочка. – Пришла бы, предупредила.

      Вечно я опаздываю.

      – Зато ты не опоздала ко мне, – улыбаюсь я.

      Хмурится.

      – Что не так, пигалица моя? – спрашиваю я нежно.

      – Всё так, всё так, – бормочет она. И, после долгой паузы:

      – Скажи, а может, это всё неслучайно?

      – Что неслучайно?

      – То, что мы встретились? Может, мы для того и встретились, чтобы я исправила то, что мне не удалось исправить с Нино?

      – Очень может быть, – говорю я спокойно, но спокойствие моё похоже на кожицу вулкана – вот-вот затрещит и разорвётся.

      – Ты-то тоже хороша, – ворчит Агатка, и я согласно киваю, лишь бы не спугнуть поток её недетских мыслей. – И дался тебе этот Геннадий.

      Она поднимает голову, смотрит на меня прозрачно, будто читает всё мои мысли, даже эти, да.

      Потом вздыхает, совсем как взрослая, и:

      – Ладно, давай попробуем. Я помогу тебе, может, это убережёт тебя от новых глупостей. Но учти, вся ответственность на тебе, договорились?

      Я хватаю её в охапку и начинаю кружиться по комнате.

      Комната кружится тоже.

      Ромка смотрит на нас заворожённо. Он тоже всё понял, и он не против, наоборот.

      – Договорились, договорились! – смеётся он, изо всей своей щенячьей радости.

      Свет гаснет.

      Я проваливаюсь в чужую жизнь.

      Глава седьмая

      – Где же фартук? Господи, вечно всё теряю. Да и бог с ним, с фартуком. Пора накрывать на стол. Геночка придёт через полчаса. Всё должно быть готово. Так… Селёдка, икра, оливье. Оливье. Вот дура, опять забыла, он же сказал – только без картошки. Ну, не вытаскивать же теперь. Или вытаскивать?

      Мне кажется, будто я вижу себя со стороны. Полная женщина, бледные губы, густые брови. Она стоит посреди кухни и бормочет, приложив руки к груди, сжав этими самыми руками никому ненужный передник.

      – А почему без картошки? Вот скажите на милость, почему без картошки? Вытащу. И ничего он не поправился. А живот – ну и что, что живот. У каждого мужчины есть живот. Кто сказал, что мужчина под шестьдесят должен быть без живота? Если у мужчины достойный живот, значит и жена у него достойная. А если живот присох к хребту, это значит… Это значит – что?

      Женщина хмурится, брови её сначала взлетают, потом сходятся у переносицы, мысли начинают бежать быстрее, чтобы, наконец, понять что-то важное, вот только что промелькнуло, что же это было, а?

      И непонятно, чьи же это мысли – её, или мои, и что я