Мурашки для Флейты. Лада Миллер

Значит, Агатка может стать человеком. Ну, если не совсем, то почти. Кажется, что мне не хватает всего одной детали, вот-вот её за хвост схвачу, и тогда мне станет всё понятно не только про ТАМ, но и про ЗДЕСЬ.

      – Скажи, а случалось когда-нибудь наоборот?

      Она смотрит на меня строго.

      – Ты хочешь знать, становился ли когда-нибудь человек Агаткой?

      – Да.

      Часы остановились, прислушиваясь к ответу пигалицы.

      Она тяжело вздыхает.

      – Каждая Агатка об этом мечтает. Мечтает, чтобы та, которую она сторожит и оберегает, превратилась в такую же, как она. Чтобы всё знала, всё помнила, всё прощала. Главное – всё прощала.

      – Главное – для чего?

      – Ну как ты не понимаешь? – и она смотрит на меня с величайшей досадой. – Для того, чтобы взяться за руки и убежать в поля.

      – В поля?

      – Ага, – она мечтательно заводит глаза к потолку. – Потому что там, – и Агатка взмахивает своей прозрачной рукой, – далеко за облаками, где кончаются и желток, и белок, начинаются Маковые Поля. Но по одному туда не пускают. Только вдвоём. И то – если за руки держаться.

      И она смотрит на меня так озорно, так весело, что я понимаю, что всё это мне только что приснилось, что за окном – утро нового года, что солнце заливает комнату мёдом, а молоко разлито по пакетам облаков, что мятой пахнут твои руки, и… – Генка! Ты? Ты пришёл.

      Мужчина, которого я люблю так сильно, как могут любить только две женщины сразу, наклоняется ко мне, приникает и шепчет так горячо, что я таю ещё до наступления весны:

      – С новым годом, радость моя. С новым счастьем. Как же я тебя лю…

      Я бы рада протянуть руки и прижать его голову к своей груди.

      Но мне мешает лопнувшее на спине платье. И этот фартук, полотняный, с петухами который никак не желает найтись. Ну куда я его подевала, скажите на милость?

      Я отстраняюсь от Генки, хмурюсь от сознания собственной беспомощности и спрашиваю:

      – Скажи, Геночка. Ты наших кошек уже на балкон погулять выпускал? А Соне корму задал? Потому что если нет, то он, как всегда, скоро проснётся и голосить начнёт: Зоя, Зоя. Оно тебе надо?

      Комната разлетается на тысячу мелких осколков, только Генкино лицо – удивлённое и беспомощное лицо влюблённого мужчины, кружится передо мной – словно обгорелый листок бумаги – ещё один круг, ещё. Кружится, пока я не произношу единственно возможные слова:

      – Генка, любимый мой! Нам надо расстаться.

      – Как расстаться? Почему расстаться? – спрашивает родное лицо перед тем, как упасть и рассыпаться.

      – Потому что любить – это отдавать, – отвечаю я помертвелыми губами.

      И ухожу на кухню искать передник.

      Глава девятая

      Весны и лета в том году не было.

      А может, я их не запомнила. Утром работа – пациент за пациентом, вечером – новая книга – вон она – мечется по квартире, хлопает крыльями, роняет перья слов, только успевай записывать. Книги – они всегда похожи на птиц. Орлы, страусы, цыплята табака.

      Эта была ласточкой.

      В