Мурашки для Флейты. Лада Миллер

кроватью сидит Ромка, он поджал свой маленький хвост, вид у него жалобный.

      Я протягиваю руку, провожу рукой по короткой жёсткой шерсти, чтобы понять – в своей ли я жизни на самом деле.

      – А где Агатка? – спрашиваю непроснувшимся голосом.

      – На кухне, – отвечает он и начинает счастливо вертеть хвостом и приседать. – Мы с ней испугались, что ты кричишь во сне, она пошла тебе молоко с мёдом греть.

      – Это ещё зачем? – я вытягиваю шею, чтобы хотя бы краешком глаза увидеть, чем занимается эта пигалица на кухне.

      – Она сказала, что тебе надо что-то там забыть. Какую-то нелепую Зою.

      – Отчего же нелепую, – усмехаюсь я. – Она не более нелепа, чем я.

      – Ну, значит, не нелепую, – быстро соглашается Рома и пытается запрыгнуть ко мне в кровать. – Давай лучше поиграем, а?

      Я глажу его по спинке, кручу уши, пропуская их между пальцев, вспоминаю то, что забыть невозможно.

      – Привет, – говорит Агатка, и голос её виноватый.

      Она сегодня прозрачнее, чем обычно. И глаза грустные. Совсем вчерашние глаза.

      Агатка скидывает голубые башмачки, усаживается на край кровати, я укутываю её озябшие ножки, обхватываю личико ладонями.

      – Погоди меня любить, – говорит она серьёзным голосом. – Сначала выпей вот это.

      В её руках моя любимая чашка с райской птицей, от чашки идёт пар, молоко с маленькими солнышками масла покачивается, вздыхает, просится в рот.

      – Чего ты там намешала? – спрашиваю я с подозрением.

      – Пей, не бойся, – она вздыхает. – Рецепт совсем простой – молоко, мёд, масло, мята.

      – Мята? – удивляюсь я.

      – Ну мята, мята. По-нашему – трава забвения.

      Я отпихиваю от себя чашку, смотрю на неё строго.

      – Не хочу забвения. Хочу – как ты. Всё помнить.

      – Что ты, что ты, – машет она на меня испуганно руками. – Как я – нельзя. Совсем нельзя. Пей говорю.

      – Но мы так не договаривались, – пытаюсь сопротивляться я.

      – А мы вообще не договаривались. Пей.

      Мне кажется, будто я слышу мамин голос. Пью. Сворачиваюсь калачиком, почти, как Рома. Скорее бы заснуть. Скорее бы забыть. Потому что, если нет…

      – Скажи, а кто сейчас с Зоей? Она не одна? Генка о ней заботится? – я поднимаю голову, с тревогой оглядываюсь вокруг.

      – Заботится, заботится, – ворчит моя пигалица. – Ты спать собираешься?

      За окном так черно – хоть перо макай, сплошная чернильница. Ромка спит у меня на подушке. Агатка допивает молоко из райской чашки, смотрит на меня не мигая.

      – Ей не очень больно?

      – Не очень. Ей, если хочешь знать, совсем не больно.

      – Вот и хорошо, – киваю я. Задумываюсь. – Знаешь, эта Зоя… Она красивая. Только очень уж в себе не уверена. Это из-за него, да?

      – Не знаю, – равнодушно бросает Агатка. – У неё своя Агатка есть, вот пусть и беспокоится. А то разленилась, понимаешь.

      – Кто разленился? – оживляюсь я. И сна у меня – ни в одном глазу, между прочим.

      – Агатка её – вот кто. Тюха. Тюха и есть, – Пигалица