Бросок тигра. Артем Приморский

здесь зима? Разве юная царица посмотрит на грязного бедняка? Окончив свое обучение, она упорхнет дальше, в открывшиеся ей просторы. А парень продолжит влачить жалкое существование. Зима не виновата, какой бы горькой она для него не была.

      Он далеко не сразу понял, что подхватил не обычную простуду. Сколько раз он собирался купить хотя бы пальто, но денег вечно не хватало. Требовались дрова для отопления жилища и, как назло, пан Миколаш поднял цену на комнату как раз к предновогодним праздникам.

      Пневмония быстро вывела его из строя. Когда она вошла в его тело полноправной хозяйкой, ворота гимназии закрылись перед ним. Работы больше не было. Не было Мари, не было музыки…

      Превозмогая боль и слабость, он пошел к остановке, но так и не добрался до нее. Слишком много сил ушло на мольбы и просьбы позволить ему работать; на мысли о том, что последние пару дней мать очень нездорово покашливает; на бредовые рассуждения о проклятом пальто. Он чувствовал ледяной холод тротуара и стук проходящих мимо людей – подумаешь, еще один босяк умирает на улице славного Парижа. Жаль, что не успел забиться в свою конуру прежде, чем испустить дух.

      Здесь его память дает трещину и начинает вилять. Мари, стук ее пуант по жесткому паркету сцены, отрывки вальсов и увертюр, недовольный голос завхоза – все закручивается, превращается в жутковатую композицию. Жалобный голос матери, просящей отсрочку до оплаты: «Пару платьев дошить, и деньги как раз будут». Снова Мари, в этот раз в гимназической униформе. Склоняется над ним, осторожно убирая волосы – не хватало еще коснуться их кончиками его грязной робы. Почему от нее пахнет лесными орехами? Откуда он знает, как пахнут лесные орехи?

      Где он? В больнице, лазарете? Ему нельзя. У него – больная мать, он должен как можно быстрее вернуться к ней. Он не может бросить ее. Вдруг Мари придет…

      – Бредит,– слышится строгий мужской голос. «Кто ты – судья, палач? Почему ты мечешься надо мной?» Запах карболки и хлора от свежевыстиранной материи, в которую облачен жрец, внушает некое спокойствие. «Я еще не умер». Умрет, обязательно умрет, но лишь тогда, когда ему разрешит закутанный в белое человек.

      Свет сменяется тьмой. Человек приходит и уходит. У него коротко стриженная черная борода, короткий нос и очки в позолоченной оправе. За прозрачными линзами – светло-голубые глаза. Каштаново-седые волосы подстрижены бобриком – его квадратному, грубому лицу очень даже идет.

      –Ты меня слышишь?– говорит он каждый раз, когда приходит. Это происходит при свете дня. Логично. Когда еще появляться человеку в белом?– Как тебя зовут?

      «Неужели я дома?»– думает Эрик, лежа в больничной койке, под толстым шерстяным одеялом. Услышав родную речь, ему хочется плакать.

      – Где моя мать?

      – Бесполезно,– говорит жрец и отходит.– Каждый раз одно и то же.

      Когда горячка болезни отпустила изможденный организм, когда воспаленное сознание стало возвращать мысли в привычное русло, Эрик пришел в себя. Больничная палата, в которой он – единственный