Женщина-левша. Нет желаний – нет счастья. Дон Жуан. Петер Хандке

и впрямь существует какая-то новая красота, которую мы еще не в состоянии увидеть. Я тоже люблю город. С плоской крыши нашего издательства виден вдали аэропорт, где садятся и взлетают самолеты, но их не слышно. Возникает приятная картина, затрагивающая глубинные струны моей души. – После небольшой паузы: – Что вы собираетесь сейчас делать?

      Она:

      – Красиво одеться.

      Издатель:

      – Значит, мы с вами все-таки встретимся?

      Она:

      – Я оденусь красиво и буду еще работать. Мне вдруг так захотелось.

      Издатель:

      – Вы принимаете таблетки?

      Она:

      – Иной раз… чтобы не уснуть.

      Издатель:

      – Лучше уж я ничего по этому поводу говорить не стану, вы же любое предостережение воспринимаете как запугивание. Но смотрите, чтобы у вас не появился такой же мягкий, грустный взгляд, как у многих моих переводчиков.

      Она подождала, пока он положит трубку, достала из стенного шкафа длинное шелковое платье. Примерила перед зеркалом жемчужное ожерелье, но тут же его сняла. Молча оглядела себя сбоку.

      Поселок лежал в утренней мгле; только что потухли уличные фонари. Молодая женщина неподвижно сидела за письменным столом.

      Прикрыв глаза, она зашагала взад-вперед по комнате; потом, каждый раз поворачиваясь на каблуках, вдоль и поперек. Но вдруг попятилась в коридор, очень быстро, свернула, где нужно, и опять свернула. В кухне остановилась перед мойкой, полной грязной посуды. Сложила посуду в моечную машину, включила транзистор на буфете – оттуда тотчас зазвучала бодрящая музыка, раздались веселые голоса дикторов. Она выключила приемник, нагнулась, открыла стиральную машину; вытащила спутанные, скомканные сырые простыни, бросила их на пол. Что есть силы стала ногтями скрести голову, пока не разодрала в кровь кожу.

      Она открыла почтовый ящик у двери, битком набитый рекламными проспектами и печатными извещениями; ничего написанного от руки – разве что подражание курсиву в рекламах. Она смяла все листки, изорвала их. Прибирая в доме, она ходила туда-сюда, то и дело останавливалась, возвращалась, нагибалась, мимоходом где-то что-то подтирала, поднимала даже одну-единственную соринку и несла ее на кухню, в мусорное ведро. Потом села, быстро встала, сделала шаг-другой, опять села. Достала рулон бумаги, стоявший в углу, развернула его, снова свернула; поставила обратно, неподалеку от прежнего места.

      Мальчуган, сидевший тут же, смотрел, как она, резко поворачиваясь, ходит вокруг него. А она принялась чистить щеткой кресло, в котором он сидел, и знаком попросила его встать. Едва он успел встать, как она оттолкнула его локтем и тут же вычистила сиденье, вовсе не грязное. Мальчуган отошел чуть-чуть и замер. Она же вдруг со всей силы швырнула в него щеткой, но попала в стакан, и тот разбился. Она двинулась, сжав кулаки, на мальчугана, но он продолжал молча смотреть на нее.

      В дверь позвонили, оба тотчас бросились открывать. Она оттолкнула сына так, что он упал на спину.

      Открыв дверь, она никого не увидела. Но, опустив глаза, заметила, что у порога пригнулся и криво усмехается толстый приятель