Женщина-левша. Нет желаний – нет счастья. Дон Жуан. Петер Хандке

начинался лес. Шел мелкий снег, снежинки, падая, шуршали сухими дубовыми листьями и скапливались на замерзших лужицах собачьей мочи.

      Они остановились, посмотрели на огни в долине. В одном из домов-коробочек где-то внизу заиграли на рояле «Элизе».

      Она спросила:

      – Ты доволен, папа?

      Отец отрицательно покачал головой и сказал, словно этого жеста как ответа было недостаточно:

      – Нет.

      Она:

      – А ты представляешь себе, как можно было бы прожить жизнь?

      Отец:

      – Ах, оставь эти разговоры.

      Они пошли дальше вдоль опушки леса; время от времени молодая женщина поднимала голову, и на ее лицо падали снежинки. Она смотрела куда-то в глубину леса, где все застыло в неподвижности – так легко падал снег. Далеко за редкими деревьями поблескивал водоем, куда стекала тонкая струйка воды, разбиваясь с легким звоном о дно.

      Она спросила:

      – Ты все еще пишешь?

      Отец рассмеялся.

      – Ты хочешь спросить, буду ли я писать до конца своих дней, не правда ли? – Он повернулся к ней: – Мне кажется, я когда-то избрал неверное направление в жизни, но я не виню в том ни войну, ни другие внешние обстоятельства. И мое писание представляется мне иной раз пустой отговоркой, – он хихикнул, – а иной раз и нет. Я так одинок, что вечером, перед тем как заснуть, мне часто не о ком даже подумать – просто оттого, что целый день я ни с кем не общался. Как писать, если тебе не о ком думать? А с той женщиной я, к примеру, встречаюсь главным образом затем, чтобы, когда умру, меня вовремя нашли и труп мой не валялся бы слишком долго в забросе. – Он хихикнул.

      Она:

      – Перестань дразнить меня.

      Отец как-то неопределенно повел рукой и показал наверх, на лес:

      – А гору за ним совсем не видно.

      Она:

      – А бывает, что ты плачешь?

      Отец:

      – Однажды было, да, год назад, когда я как-то вечером сидел дома. А потом мне захотелось пойти развлечься!

      Она:

      – А время тянется для тебя так же мучительно долго, как и в юности?

      Отец:

      – О, значительно дольше. Каждый день я как бы застреваю во времени. Вот, к примеру, сейчас: уже давно стемнело, а мне все еще кажется, что вечер только начинается.

      Он крутанул руками вокруг головы. Она повторила за ним его движение и спросила, что это значит.

      Отец:

      – Я обернул голову теплым платком, представив себе долгую ночь впереди. – Он уже не хихикал, а громко смеялся. – И ты так же кончишь, Марианна. Кстати, сказав тебе это, я выполнил свою миссию.

      Они посмеялись, и она заметила:

      – Что-то похолодало. Верно?

      Они спустились с холма с другой стороны поселка. Отец вдруг остановился и поднял вверх палец. Она обернулась на ходу:

      – Да не останавливайся же, папа, если что-то хочешь сказать. Мне это еще в детстве действовало на нервы.

      На следующий день они ходили по отделу женской одежды большого универмага в близлежащем торговом центре. Продавщица, обращаясь к иностранке, которая вышла из кабинки в зеленом костюме и теперь стояла в нерешительности, сказала:

      – Он