Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль. Владимир Сорокин

Мокина, из дырочки вылетела белая струя, ударила в щит и опрокинула его.

      – Во стихия, бля! – ошалело захохотал Мокин и, с трудом сдерживая рвущийся огнетушитель, направил его на замершего Тищенко. Председатель упал, сбитый струёй, загораживаясь, пополз по земле.

      – Смотри, Михалыч, вишь, закрывается! – кричал Мокин, поливая Тищенко. – Закрывается! Стыдно, значит, ему! А?! Ох как стыдно!

      Струя быстро стала слабеть и вскоре иссякла. Мокин поднял огнетушитель над головой, размахнулся и с победоносным рёвом метнул в стойку каланчи. Стойка с треском сломалась, вышка дрогнула. Мокин удивлённо заломил кепку на затылок:

      – Во, Михалыч, как у него понастроено. Соплёй перешибёшь!

      Тищенко – мокрый, выпачканный землёй, стонал, тыкался пятернями в скользкую глину, силясь приподняться.

      Секретарь брезгливо посмотрел на него, чиркнул спичкой, прикуривая:

      – Ну, соплёй не соплёй, а голыми руками – это точно.

      Он шагнул к вышке, схватился за стойку и начал трясти её. Мокин вцепился в другую. Вышка заходила ходуном, с крыши полетели доски, посыпалась труха.

      – Ну-ка, Михалыч, друж-ней! Друуж-ней! – Мокин уперся ногами в землю, закряхтел. Раздался треск – стойка Мокина переломилась, и каланча, едва не задев председателя, медленно рухнула, развалилась на гнилые брёвна.

      – Ну вот и проверили на прочность, – тяжело дыша, проговорил Мокин. Кедрин вытер о полу выпачканные трухой руки, прищурился на громоздящиеся брёвна.

      Председатель стоял, опустив мокрую голову. С мешковатого ватника капала грязь и вода.

      Кедрин сунул руки в карманы:

      – Ну что, брат, стыдно?

      Тищенко ещё ниже опустил голову, всхлипнул.

      – Даааа. Дожил ты до стыда такого. Тебе какой год-то?

      – Пятьдесят шестой, – простонал председатель.

      – А ума – как у трёхлетнего! – Мокин, склонившись над макетом, что-то рассматривал.

      – Точно, – сощурившись, Кедрин выпускал дым, – и кто ж тебя выбрал такого?

      – Нннарод…

      – Народ? – Секретарь засмеялся, подошёл к Мокину: – Ну как с таким говорить?

      – Да никак не говори, Михалыч. Оставь ты этого мудака. Лучше мне помоги.

      – А что такое?

      – Да вот недолга. – Сдвинув кепку на затылок, Мокин скрёб плоский лоб. – Не пойму я одного. У нас каланча со щитом упали, а тут они – стоят себе целёхоньки. Что ж делать?

      Кедрин присел на корточки, наморщил брови.

      От крохотной каланчи на крашеные опилки падала треугольная ребристая тень. Рядом стоял красный щит. На нём можно было разглядеть микроскопический огнетушитель, багор, топор и даже черенок лопаты.

      Кедрин долго сидел над планом, задумчиво попыхивая папиросой, потом порывисто встал и по-чапаевски махнул рукой:

      – А ну-ка вали их, Петь, к чёртовой матери! Молиться на них, что ли?

      – Точно! – Мокин нагнулся и щелчком снёс сначала каланчу, потом щит. Красный огнетушитель запрыгал по макету, скатился на полированную поверхность реки.

      – А вот тут мы тебя и к ногтю, падлу! – ощерился Мокин и ловко