Коварный обольститель. Рене Энн Миллер

меня все хорошо. А как вы, София?

      – Прекрасно.

      Она забралась в экипаж, изнутри обитый голубым плюшем. Доктор последовал за своей помощницей, на его лице застыло выражение явного недоверия. Кучер плавно тронул экипаж, запряженный двумя лошадьми, и, слегка покачиваясь на мягких рессорах, он двинулся по мостовой. Якобы не замечая пытливого взгляда Томаса, София смотрела в окно, но не видела ни роскошных фасадов, ни прогуливающийся люд: перед ее глазами застыл образ Хейдена Уэстфилда, лежащего на шезлонге и прикрытого лишь небольшим куском ткани.

      – София?

      Она слегка вздрогнула и, обернувшись, увидела, что Томас внимательно смотрит на нее. Он улыбнулся.

      – Похоже, дорогая, вы не слышали ни единого моего слова.

      – Томас, простите меня, пожалуйста, – ответила София, чувствуя себя глупо из-за того, что распутно грезила о человеке, совершенно ей безразличном.

      – О чем задумалась?

      Она уставилась на свои руки, сложенные на коленях.

      – Я думала о том, доставлены ли припасы для амбулатории.

      София почувствовала себя виноватой, она всегда была предельно честна с Томасом, но рассказывать ему о своих постыдных грезах… ни за что. Не расскажет даже своему надежному другу, который знает о ней больше, чем кто-либо в Лондоне. Он знал, что София выросла в Челси, у нее были мама, папа, дедушка и сестра Мария. Но дифтерия выкосила их семью, пощадив только ее и Марию. Сестер отправили к единственному имеющемуся у них родственнику – дяде отца Чарлзу. Ей было двенадцать, когда они приехали в Нортумберленд, и она все еще помнила слова двоюродного дедушки Чарлза, которые он произнес, увидев девочек.

      – Велите их хорошенько отмыть, – сказал он экономке. – Они выглядят как цыганки.

      В то время она не понимала, почему их оливковая кожа так раздражает его. Мама была еще темнее, и папа называл ее своей итальянской богиней. Лишь годы спустя она узнала о надеждах дедушки на брак отца, что он женится на приличной английской мисс, может быть, даже на аристократке. И не имело значения, что Алетта была дочерью весьма уважаемого художника Винсента Джанни; мама все равно оставалась безродной иммигранткой, не вхожей в круг английского высшего света. Именно эти несбывшиеся надежды делали деда жестоким в отношении девочек. Ему просто невозможно было угодить.

      – Наверное, Уэстфилд был невыносим? – спросил Томас, вновь прерывая ее мысли.

      – Невыносим? – переспросила она.

      – София, ты понимаешь, что я имею в виду, – проговорил Томас несколько раздраженно. – Он высокомерный человек. Я хочу знать, как ты это переносишь? – Внезапный шум на улице ненадолго отвлек доктора, но спустя минуту Томас вновь обернулся к Софии. – Ты не ответила на мой вопрос. Уэстфилд обращается с тобой уважительно?

      – Томас, уверяю тебя, я могу с ним справиться.

      – А ему об этом известно?

      Она рассмеялась.

      – Рискну сказать, что скоро станет известно.

      На красивом лице Томаса