Минотавры за кулисами. Александр Мирлюнди

это ужасно. Затем расспросила, как Генрих устроился в общаге, не притесняют ли там его, не заставляют ли принимать участия в пьянках и не мешают ли ему чужие люди, которых другие актеры приводят в общежитие. Генрих утвердительно сказал, что никто не заставляет, так как пьянок в общаге нет, и посторонних приводить никто моды не имеет. Во всяком случае, он, Генрих, ничего подобного не видел и не слышал.

      Соврал, конечно.

      А что делать? Не сдавать же чуваков!

      Потом Алина Петровна спрашивала, как часто он ездит к маме в Жаворонки, какие роли он играл в училище и есть ли у него девушка и как её зовут. Время от времени Алина вставляла в фразу крепкое словечко, но Генрих уже привык к этому, дискомфорта не ощущал и отвечал спокойно, почти честно, и с удовольствием. Он даже зачем-то сказал, что во время учебы пересмотрел весь репертуар мочаловского театра и что играть на подмостках этого театра являлось едва ли не самой заветной мечтой Генриха. Алина Петровна скромно и властно улыбалась. Нетерпение, когда же худрук предложит ему какую-то роль, росло. Под ложечкой сосало. «Всматривается в меня, -думал Генрих.-И правильно, пусть всматривается. Ведь я именно тот, кто и нужен!»

      Но Алина Петровна продолжала спрашивать незначительные какие-то вещи. Например, любит ли Генрих домашних животных и часто ли ругается за кулисами Наталья Тимофеевна. "Да ни на кого не ругается! Что ей-то ругаться! Но уж точно не на вас!», – опять соврал Генрих и попытался засмеяться. Интуиция подсказывала ему, что как-то всё это не то… Алина Петровна многозначительно посмотрела на Генриха и спросила, любит ли он поэзию, и не мог бы сейчас, прямо здесь, что-нибудь почитать наизусть ей.

      «Началось!», -обрадовался Генрих.

      Он с уверенность прочел" Когда для смертного умолкнет шумный день…» Пушкина, потом без паузы, изображая крокодила, ползая по ковру и скаля зубы и пугая худрука, от первого лица исполнил стихотворение Саши Черного. Генрих понимал, что Алина Петровна уже почти забыла его показ на поступлении, и хотел показать себя артистом многосторонним, гуттаперчивым, которому доступны все жанры от трагедии до клоунады. Он, чего греха таить, как и любой артист, очень хотел понравиться и был уверен, что он сможет это сделать! После Крокодила, не дав опомниться офонаревшей Алине Петровне, так же без паузы, стал читать какой-то монолог из забытой русской трагедии забытого автора, который он читал на экзамене по сценической речи в середине второго курса.

      «Почто, несчастная, меня ты мучать вздумала?!

      Прижми, прижми к горячим персям мою главу лихую…»

      На этих словах Генрих раскрыл объятья и двинулся на Алину Петровну, застывшую от восторга и счастья в кресле с открытым ртом, и с поднесенным к нему пиалкой чая в растопыренных пальцах с перстеньками.

      – Тихо, тихо, Генрих! Довольно! Хватит! Садись! – взмолилась Алина Петровна.

      Генрих, тяжело дыша, с тревогой думая,