Собрание сочинений. Том 2. Царствие земное. Виктор Ростокин

Творческая бригада спала мертвецким сном, хотя еще закатное солнце, роняя на траву огненные слитки, вспыхивало в кронах. Я, с тяжело гудящей головой от недавнего шума-гвалта, пришел на террасу и, облокотившись на перила, глядел на прозрачную розовость водной глади. Хотелось и душой настроиться на такой же миролюбивый, покойный мотив.

      – Любуешься на закат?

      Надежда легким жестом руки как бы обняла меня.

      – Не боишься? Муж увидит.

      – Мы с тобой друзья… Да, положим… Он бы не возражал…

      – Понятливый?

      – Дай закурить.

      Жадно затянувшись сигаретой, она, презрительно прищурившись и процеживая сквозь зубы дым, произнесла:

      – Уехал…

      – Кто?

      – Федька… Кто же еще!

      – Куда?

      – Потом узнаешь…

      – Эти два слова я услышал от тебя трижды.

      – Больше, дорогой, не услышишь. Тут твой хутор неподалечку. Смотаемся на часок?

      Надежда прекрасно управляла машиной, которая по асфальту шла с азартным протяжным завыванием, с хлопаньем разрывая воздушные поперечные потоки. На спидометре стрелка непоколебимо держалась на отметке 140. Я-то знал, что по нашим сельским вилючим дорогам такая сумасшедшая скорость недопустима. Но я молчал. Что-то неладное творилось в ее душе, и вот теперь она боролась…

      В хутор мы не стали заезжать. Машина, с грохотом преодолевая старые затвердевшие колеи, треща высохшим пыреем, подобралась к березовой лесопосадке возле речки. Надежда схватила бутылку шампанского. Заливисто смеясь, подошла к березе и, задрав вверх белокурую голову, озорно крикнула:

      – Тетя Береза, давай с тобой выпьем на брудершафт!

      Сделала глоток и немножко плеснула из посудины на ствол. Потом подошла ко второму дереву… к третьему… Пока вся шипучая жидкость не закончилась. Мы присели на бережок Паники. Надежда успокоилась, уныло склонив голову.

      – Если бы ты знал, как мне дурно…

      Желая поскорее покончить с недомолвками в затянувшейся странной игре, не вдаваясь в длинные рассуждения, я жестковато спросил:

      – Скажи, пожалуйста, что это все значит?

      – Дай сигарету.

      Курила. Молчала.

      – Ты больна.

      – Да…

      – Чем же?

      – Душа умирает… Ты думаешь, я тебя притащила к березам, чтобы ты поглазел, как я с бутылкой шампанского буду дурачиться?

      – Эти березы, между прочим, после войны посадила моя мать.

      – Знаю. Читала в твоей книге. Святое это место. Исповедальное. Поэтому мы здесь… – Она со всхлипом глубоко вздохнула: – Чтоб ты знал… и простил меня… несчастную… Федор… он… он любит другую женщину. Ты ее сегодня увидишь на фуршете в баре, она придет по его приглашению.

      – Любовница придет?

      – Они уже не прячутся и не стыдятся. Он же все сделал… какой подлец…

      «Так вот откуда в ее стихах щемящая душевная боль, нутряная ноющая горечь, беспросветная, безысходная