Необжитые пространства. Том 2. Позаранник. Виктор Ростокин

дольше загостится у дверей.

      «Была рубаха тесновата…»

      Была рубаха тесновата,

      Теперь болтается на мне.

      Похоронил недавно брата

      И видеть перестал во сне,

      Совсем как будто его не было,

      И без причины не дрались.

      Хотя не изменилось небо,

      Такая ж даль, такая близь.

      И лишь одна примета горькая

      Невольно душу бередит.

      Сухая глина низкой горкою

      И мраморный квадратный щит,

      И он на фото бледно-выпуклом

      В посадке гордой, мне назло

      Глядит с застывшею улыбкой,

      А в ней презрение без слов.

      Но разве виноват я в том, что,

      Родившись вместе в один час,

      Он раньше умер – жизни точка,

      Вдруг неожиданно угас.

      Мы долго не могли встречаться,

      Распорядилась так уж жизнь.

      И не успели коль подраться,

      Хотя б по-братски обнялись.

      «В промежутках каких-то мгновений…»

      В промежутках каких-то мгновений

      Будто ястреб вкогтился мне в грудь.

      И тогда вперехлест завереньям

      Искажается выбранный путь.

      Я душой понимать начинаю:

      Словеса всего-навсего звук,

      И от цели своей отступаю,

      Как лишенный сознанья и рук.

      Угнетенный, беспомощный, слабый,

      Кровь ли вытекла разом из вен,

      Не взалкал ни уюта, ни славы,

      Ни благих в бытие перемен.

      Закачались в глазах, заходили

      Небеса, многоцветье полей,

      Дождевые взъерошились крылья

      Над страной, над судьбою моей.

      Не герой я, коль сам заблудился

      И не сдюжил, рассеяв слова.

      И Господь на меня покосился:

      «Речь вернется. Воскресни сперва».

      «Отвернулись люди от меня…»

      Отвернулись люди от меня,

      И от них я отвернулся раньше.

      А по сути это все фигня,

      Просто я, видать, душевно ранен.

      Улетаю мысленно… Куда

      Толком сам не ведаю, не знаю.

      К той звезде, которая всегда,

      Как жена, холодная и злая.

      Отчего же к ней, раззявив рот

      Тянутся поэты сумасбродно,

      Не остерегаяся высот

      И хулы при этом всенародной.

      …Тихо день струится по траве

      И в небесной непорочной сфере.

      Разумом доверившись молве,

      Я прислушался сегодня к сердцу.

      Взоры, жесты, всплески голосов —

      Мир земной в движении обычном.

      Заблудился в сонме смурных слов,

      Но пред Богом я не обезличен.

      «Я в юности писал взахлеб…»

      Я в юности писал взахлеб,

      Я в старости пишу взапой.

      В те годы гладким был мой лоб,

      Сегодня взрезан он чертой,

      Как будто метой роковой.

      Та половина, что вверху,

      В остуде снеговых ветров.

      Та, что внизу – круженье слов,

      И их прогнать я не могу.

      И «верх», и «низ» уж не в родстве,

      А