.

– это уже другое дело.

      Я рассказываю о том, как моя дочь на качелях распевала стих из Книги Бытия, как заставила меня пойти в библиотеку за Посланием к Евреям, как упомянула об утопленном мною котенке, хотя я хранила эту историю в тайне. Дослушав меня, раввин спрашивает:

      – Вера получала от Бога какие-нибудь пророчества? Какие-нибудь указания относительно того, как искоренить зло на Земле?

      – Нет, ничего такого она ей не говорила.

      – Она? – переспрашивает раввин после небольшой паузы.

      – Да. Того, кто к ней является, Вера называет хранительницей.

      – Я бы хотел поговорить с вашей дочкой.

      Я оставляю их в молельном зале вдвоем. Через полчаса раввин Вайсман выходит ко мне в притвор.

      – Маймонид, – говорит он так, будто мы не прерывали нашего разговора, – пытался объяснить, что представляет собой лик Господа. Это не обычное лицо, ведь Бог не человек. Это ощущение того, что Он здесь и все ведает. Как Он создал нас по Своему образу и подобию, так и мы создаем Его по нашему образу и подобию. Чтобы нам проще было думать о Нем. В Мидраше упоминается несколько случаев, когда Бог зримо явился людям: на Красном море Он принял обличье молодого воина, на горе Синай – обличье старого судьи. Почему не наоборот? Потому что при переходе через море людям был нужен герой. Старец бы не подошел. – Раввин поворачивается ко мне. – Впрочем, вы все это, наверное, и сами знаете.

      – Нет. В первый раз слышу.

      – Правда? – Равви Вайсман внимательно меня изучает. – Я попросил вашу дочь нарисовать того Бога, которого она видит.

      Он протягивает мне изрисованный мелками листок. Я не ожидаю ничего удивительного, ведь Вера и раньше изображала свою хранительницу. Но на этот раз рисунок выглядит по-новому: женщина в белом сидит на стуле и держит на руках десять младенцев – черных, белых, красных и желтых. При всей схематичности изображения лицо этой матери чем-то похоже на мое.

      – Вы хотите сказать, что Вера думает, будто Бог похож на меня? – наконец спрашиваю я.

      – Я этого не говорю, – пожимает плечами равви Вайсман. – Но другие могут.

      Видя дорогой итальянский костюм, аккуратно причесанные волосы и изысканные манеры доктора Грейди Де Врие, специалиста по детской шизофрении, трудно предположить, что бóльшую часть трехчасового сеанса он проведет на полу с Верой и лысой Барби. Однако, сидя у смотрового окна, я вижу, что именно так он и поступает. Наконец они с доктором Келлер выходят ко мне.

      – Миссис Уайт, – говорит доктор Келлер, – доктор Де Врие хочет с вами поговорить.

      Он садится напротив меня:

      – С какой новости начать: с хорошей или с плохой?

      – С хорошей.

      – Рисперидон мы отменяем. Психоза у вашей дочери нет. Я больше двадцати лет изучал психотические расстройства у детей, писал на эту тему статьи и книги, выступал как эксперт на судебных процессах… Я это к тому говорю, что вы можете на меня положиться: во всем, кроме одного-единственного аспекта, Вера – психически здоровая и в разумных пределах довольная жизнью семилетняя девочка.

      – В