Цвет жизни. Василий Семенович Матушкин

сразу…

      Зотова была бледная. Под сомкнувшимися бровями метались возмущенные глаза.

      – Как это… всех? – растерянно спросил Тарас, снова залезая в кусты.

      Надежда, пытливо взглянув на Тараса, прошептала:

      – Как во Франции коммунары, знаешь?

      – Нет.

      – Через революцию…

      – Революцию… знаю, – подделываясь под тон Надежды, неуверенно сказал Тарас.

      Ему стало стыдно перед девушкой, что он ничего не понимает в этих вопросах. Воспользовавшись замешательством Тараса, Зотова вырвала у него револьвер и твердо заявила:

      – Молод еще, чтоб с оружием…

      У кого-то другого Тарас с рукой оторвал бы свой револьвер, а здесь не посмел…

      Часа через полтора, когда улица была очищена и возобновилось обычное движение, Тарас с Надей выбрались из засады. Они шли долгое время вместе, не разговаривая.

      – Ну, вы что же… Не отдадите, что ли? – спросил Тарас, косясь на ученический передничек, в который был завернут револьвер. Зотова усмехнулась, подошла вплотную к Тарасу, покрутила пуговку ворота его рубашки.

      – Подумаешь, обиделся! Отдам, но потом, сейчас он мне нужен. Хорошо? Ведь мы еще встретимся? Да? – И, улыбнувшись, она резко свернула за угол.

      «Ну и девка…» – подумал Тарас, провожая ее глазами.

      Глава вторая

      Архангельская улица, как большой канал. Бурлит и пенится на улице толпа празднично разодетого люда. По тротуарам, мимо крепко вросших в землю купеческих особняков, магазинов и ресторанов потоками движется народ. Идут офицеры, окруженные стайками разряженных барышень. Прогуливаются степенные купцы и мелкие лавочники.

      Одни волокут под руки жен, солидных и добротных, как ломовые битюги, другие семенят с суховатыми заморенными старушками. Важно вышагивают жандармы и городовые. С подскоком, бочком, стараясь не задеть более важных особ, пробираются чиновники, приказчики. Со смехом шныряют гимназисты и гимназистки.

      Майские костюмы, шелковые платья, военные мундиры, блескучие пуговицы – все смешалось, и улица горит при заходящем солнце, как радуга.

      Весь цвет города собирается здесь вечерами – людей посмотреть и себя показать. Иногда на поверхность этого сверкающего потока вдруг вынырнет откуда-то из глубины сукатая и неуклюжая, как карга, фигура нищего или солдата в заплатанной шинели.

      Протягивая культю руки, солдат просит:

      – Подайте… за отечество пострадавшему…

      Но появляется полицейский и, подталкивая солдата в бок, ворчит:

      – Ты, служивый, давай-ка ближе к церкви. Не разрешается здесь просить.

      Иногда попадаются маленькие босяки. Одни из них, барабаня щетками о деревянный коробок, назойливо предлагают:

      – Чистим-блистим сапоги… Кавалер, у вашей барышни туфельки забрызганы, разрешите смахнуть пыльцу. Один пятачок! Барышня вас за его лишний раз поцелует.

      Другие босячата слоняются в толпе или заглядывают в витрины гастрономических магазинов.

      Тарас