Проснется день. Борис Екимов

здесь, на Вихляевской горе, мальчишками мечтали они с Виктором о небе, завидуя птицам. Глядели, как коршун свободно плавает в небесной выси, уходя и утопая в ее глуби. Не жаворонку завидовали, не ласточке – быстрым, но малым птахам, а тяжелому коршуну. Казалось, могучим крылам его под силу вознести мальчишечью плоть туда, в небеса. Мечталось и снилось… Покойный лёт – грудью на ветер, – и омывают тебя воздушные струи и солнце, и безмолвно плывет внизу земля: замереть и парить золотою пушинкою, лишь кровь свою чуя да гулкое от счастья сердце.

      Мечтали, и многое будто сложилось. И Виктор летал. Но как? Ревущий мотор и железо. Не полет, а движение, наперекор и во зло земному притяжению.

      Конечно, иное грезилось. И прав был Виктор: не более чем игрушка все их дела. А жизнь? Сколько золотых дней уплыло. И вот уже нужно считать остатние. Уходят товарищи, уходят и зовут. И прав, наверное, Виктор: все золото дней истрачено зазря. И те, что впереди, – не слаще. Как льстили ему в Москве слова министра: «Ваш новый опыт… ваша энергия… воплотятся и помогут… многого ждем…» – льстили и обещали многое. Теперь же Хурдин с тоскою понимал, что ожидает его лишь новый необмятый хомут.

      Дерзкая мысль, подсказанная Виктором: все бросить и уйти, мелькнула в голове. Вспыхнула и сразу погасла. Хурдин знал, что никогда не сможет уйти. Его не поняли бы ни жена, ни дети, ни товарищи, ни родная мать. А сеть человеческая с ее теплыми узами была необходима для Хурдина.

      Внизу, под горой, к Вихляевке катила повозка с бочкою. Легкой рысью спешили кони, возница развалился на передке. И, провожая его взглядом, Хурдин почувствовал зависть. Вот так бы ему все долгое лето катить на повозке полями. Катить и катить по нескончаемому лету.

      Он проводил глазами повозку, поднялся и побрел под гору, к садам и хутору.

      К смородине он все же свернул и пошел от куста к кусту, от сладкой ягоды к той, что еще слаще.

      В одной из прогалин наткнулся Хурдин на велосипед с тележкою. Это был велосипед мальчика. Хурдин огляделся, прислушался и пошел на звук.

      Мальчик косил. Полоска, что лежала меж придорожными березами и смородиной, заросла травой. Косилось нелегко. Тяжеловата была косенка, хоть и малая, и вязовое косье не охватывала рука. И потому мальчик тянул косу резко, ударом, так что качалась голова на темном стебельке шеи. Трава была жилистой – перестой.

      Хурдин решил помочь. Он подошел сзади и сказал:

      – Здравствуй, работник. Как дела?

      Мальчик обернулся, и в темных глазах мелькнул испуг.

      – Да ничего… – ответил он, опуская взгляд.

      – Для коровы?

      – Козам, – ответил мальчик.

      – Мать велела тебе косить?

      – Чего велеть, я и сам неглупой, – ответил мальчик сдержанно, но с досадою.

      Хурдин это понял.

      – А я и забыл, когда косил, – сказал он. – Давно-о… Не дашь попробовать? Любопытно: забыл или нет?

      – Попробуйте, – ответил мальчик.

      Опустившись на колено, он подправил косу бруском и подал ее Хурдину, добавив:

      – Она