Проснется день. Борис Екимов

– так, что боялись уходить и иногда засыпали там. Весь хутор был родным гнездом. А теперь?.. Как запустел он… Старая кровь текла в его жилах, утишая и утишая бег.

      – А здесь пришлые? – спросил Хурдин, указывая на дом, куда мальчик заезжал на велосипеде.

      – Здесь беда живет, – ответила мать.

      – Какая беда?

      – Горькая… – вздохнула она.

      Оно и видно было, что в доме не великая радость кукует: пустой двор, газетами закрытые окна, копешка сенца.

      – Переселенцы, – сказала мать. – Летось приехали. Детей четверо, мал мала. Сережке, старшему, десять или одиннадцать. А отец пьет. Вроде и дельце у него неплохое в руках: кузнец и на комбайне, а запился, земли и неба не чует. С зерном попался – и посадили его, там и лечат. Уж чего будет… А баба осталась. Малые двойнята у нее болеют, все в больнице лежат. Дома Сережка хозяинует с девочкой. Девочка такая хорошая, кудрявенькая, три годика, теперь вот месяц без матери живут.

      – Одни? – изумился Хурдин.

      – Одни, – подтвердила мать. – Сережка – он неплохой. За девочкой доглядает, стирает на нее и себя. Газ у них есть, варит.

      Во дворе на веревке сушилось какое-то цветное тряпье. Двери хаты были отворены, а ничего не видно.

      – Зимой матери не было, сам управлял, печку топил. Хороший мальчишка…

      Хурдин с недоумением глядел на мать: правду ли говорит она, да еще так спокойно?

      – Десятилетний мальчик один? Да еще девочка? – переспросил он.

      – Не знаю, сколь ему. В какую он группу ходит. А мальчик неглупой. Козы у них есть, сено, гляжу, косит и возит. Косёнку ему отбили. К велосипеду тележку он приспособил, сам. Возит помаленьку сенцо, молодец.

      И, словно подтверждая ее слова, выехал из двора мальчик на велосипеде, тележка погромыхивала сзади, а в ней – коса. Тележка погромыхивала голыми железными ободьями, а мальчик, заглушая ее громыхание, порыкивал, изображая голос мотора, и переключал рукою невидимую скорость. Переключил, нажал на педали и покатил.

      До самого дома Хурдин молчал. На базу мать принялась молоко цедить, а Хурдин закурил, уселся на лавку, в тени.

      – Ты бы погодил чадить-то, я тебе парного налью.

      – А? – не понял ее Хурдин.

      – Молочка, говорю, волью, попей.

      – Спасибо.

      Хурдин принял от матери кружку молока, поднес ее к губам и вдруг отставил.

      – Мама, – сказал он. – А почему их не заберут, ребятишек? В детдом бы забрали, что ли?

      – Откуда я знаю?..

      – Ну, вы бы заявили… Управляющий позвонил… И заберут их.

      – Не удумай. Этот черт зевлоротый нас тогда спалит.

      – Какой черт?

      – Да отец ихний. Придет и спалит, – убежденно сказала мать. – Это такой, от черта отрывок. Лучше их не трогать. Ты гляди не удумай. Да они ничего, – успокоила сына мать. – Сережка – он неглупой, он все могёт. И люди им приносят, кто щей, кто молочка. Надысь посылку они получали, бабка прислала.

      – У них бабка есть?

      – Значит, есть.

      – А чего же