Мания. 1. Магия, или Казенный сон. Евгений Кулькин

прозябнуть в благодушии.

      – И – последнее. Прочтите нам какие-нибудь стихи.

      – Стихи? – переспросил Куимов. – Я их давненько не читаю после одного случая.

      – Какого же?

      – Как-то в прошлой жизни…

      Все тут же хмыкнули, а Геннадий продолжал:

      – Выступал я у зэков за колючей проволокой. Ну встречали нас – а я был не один – довольно тепло и даже весело. И когда время дошло до вопросов, один из бритоголовиков поинтересовался: «А до какого возраста стихи пишутся?» Ну я ему начал объяснять, что поэзия – это удел молодых. Ну и прочее в этом роде. И тогда, гляжу, он мне посылает записку. Получил я ее и читаю: «Дорогой гражданин поэт, ваши зажигательные стихи вдохновили и меня черкнуть несколько пламенных строк». И ниже стояло такое четверостишие:

      Скажи, поэт,

      До коих лет

      Ты будешь мучить

      Белый свет?

      И приписка: «Леха Пендаль, срок 10 л.». Вот так-то! С тех пор я стихов не читаю.

      Он посидел с минуту молча, потом обратился к хозяину:

      – А у меня к тебе, сиз-голубок, есть один интимный вопрос.

      – Ну тогда давай выйдем? – поднялся Вениамин.

      – Зачем же? – остановил его Куимов. – У меня от родного народа секретов нет. Я прошу тебя как члена приемной комиссии проголосовать завтра за Георгия Но.

      – А кто он по национальности? – спросила Савв.

      – Не знаю, но очень талантливый человек, и у него могут быть проблемы.

      Когда он встал, то кто-то из женской половины оказал:

      – Еще побыли бы.

      – Не могу, меня ждут любимая жена и масса тех, кто олицетворяет ее отсутствие.

      Когда за Куимовым закрылась дверь, поэтесса произнесла:

      – Вот это и есть лирический герой, на которого я уповала в своих стихах!

      – Ну ведь он уже почти старик! – сказал Швейбель-Шваронок.

      – Пусть! Зато какой неотесанный! Прямо самородок да и только!

      После вот этой славно проведенной вечеринки Конебрицкий побывал еще на одних знатных поминках, где встретил Прялина, которому в свою очередь сказал про Коську Прыгу, как тот выманил у него целых пять тысяч. Но даже это не омрачило столичной жизни. Она была прекрасна.

      Глава четвертая

      1

      Не в самом саду, а там, в засадье, где, как многие помнили, тоже был когда-то вишенник, а теперь чахло рос бурьян, обреталась та промозглая, туманом меченная прохлада, которая вызывала у Чемоданова внутреннюю дрожь и очень нехорошие воспоминания.

      Он проходил это место с омерзительной зажатостью, как будто приходилось идти по сплошной людской харкотине, и по-настоящему расслаблялся только тогда, когда вламывался в светлую, веющую надежной сухостью рощу. За проседью же берез начиналась густая зелень еловника, а за нею, горбато желтея, караванно ушагивали вдаль песчаные дюны, по-здешнему бруны.

      Тут Максим Петрович начинал чувствовать легкость в ногах и валкой походкой двигался дальше, сказав самому себе вполголоса:

      – Ну теперь нечего уже выбирючиваться!

      Но