Сто тысяч раз прощай. Дэвид Николс

«Ракеты», правда? Терпеть не могу такие разборки. Слава богу, с ними покончено, ничуть об этом не жалею. И вообще, если посмотреть на нас с тобой со стороны: никакого напряга…

      – Просто болтаем…

      – Нормально общаемся, без помех…

      – Очень трогательно.

      – Ты на какие оценки рассчитываешь за экзамены?

      К счастью, мы уже дошли до территории, примыкавшей к дому: ржавая металлическая калитка вела на плешивый газон, за которым маячил здоровенный, обшитый деревом особняк, достаточно внушительный, чтобы завладеть нашим вниманием.

      – Мне сюда можно?

      – В угодья госпожи? Почто ж нельзя, малой?

      Я придержал для нее калитку и помедлил.

      – Без тебя мне к входу не подняться, – сказала она. – Ты – моя поддержка и опора, в буквальном смысле.

      Мы поковыляли дальше, вдоль канавы с низкой оградкой – такие в начале восемнадцатого века получили название «хаха», что сделалось источником плоских шуток и ответом на них же. Вблизи стало видно, что живописные посадки неухоженны и выжжены солнцем: иссохшие розарии, круг ломкого декоративного кустарника с бурыми верхушками.

      – Видишь? Это знаменитый лабиринт.

      – Почему же ты там не спряталась?

      – Я не дилетантка!

      – Свой лабиринт… Что это за дом?

      – Элитный. Заходи, представлю тебя владельцам.

      – Мне надо возвращаться. У меня там велик…

      – Никто твой велик не умыкнет. Идем, народ реально приятный. А кроме того, увидишь тут своих однокашников, поздороваешься.

      По газону мы двинулись в сторону внутреннего дворика. До моего слуха донеслись голоса.

      – Честно, мне домой пора.

      – Поздороваешься – и все, буквально на минуту.

      Она сцепила согнутую в локте руку с моей, чтобы поудобнее опереться, а может, чтобы предотвратить побег, и через минуту мы оказались в центральном дворе, где стояла пара импровизированных столов, ломившихся от угощений, а вокруг кучковались незнакомые мне люди, человек десять, если не больше, и все спиной к нам – не иначе как «труппа» отправляла свои зловещие ритуалы.

      – Вот она! – завопил румяный хлыщ в рубахе навыпуск, убирая плотное крыло волос, которое лезло ему в глаза. – Победительница возвращается!

      Он показался мне смутно знакомым, но к нам уже повернулась вся эта кодла, которая приветствовала хромую беглянку радостными криками и аплодисментами.

      – Боже, что стряслось? – Хлыщ взял ее под руку, а старушонка с короткой седой стрижкой нахмурилась и осуждающе зацокала языком, как будто девушка пострадала из-за меня.

      – Я упала, – объяснила беглянка. – А этот молодой человек меня проводил. Забыла спросить, извини: как тебя зовут?

      – Его зовут Чарли Льюис, – неприязненно поджав губки, опередила меня Люси Тран, вьетнамка, ученица Мертон-Грейндж.

      – Обалдеть! Льюис! – зазвенел другой голос.

      Хелен Бивис хихикала и тыльной стороной ладони заталкивала в рот листья салата.

      – Ни стыда ни совести! Явился!

      – Да