Ведь. Андрей Кутерницкий

вам. И тут – вот какая правда. И в ней корень и основа. Я чувствую, что только через любовь к вам я и могу это совершить. Вы – воплощение того ответа в земном, в женском образе!»

      Попавшийся мне навстречу прохожий шарахнулся от меня. Я сообразил, что он испугался оттого, что я говорю вслух. Я обернулся и крикнул ему вдогонку:

      – Никогда ничего не бойся!

      И опять я шел по незнакомым улицам, воспринимая как должное, кем-то заранее запланированное на моем пути рекламы на крышах, обнаженные деревья, газетные киоски, мокрые красные флаги, торчащие из металлических держателей на фасадах зданий. Дождь кончился. Лужи обрели зеркальную гладкость. Помню, я остановился и стоял под деревянными буквами «РЕМОНТ ЧАСОВ». Они были выкрашены толстым слоем золотой краски, а стена, к которой они прикреплялись, была оштукатуренной, серой. И они сумрачно блестели на ней, а в стеклянной витрине висел на проволоках бутафорский циферблат с нарисованным контуром башни Адмиралтейства и с фанерными черными стрелками, которые вечно показывали без пяти двенадцать.

      Я понимал: то, что я сейчас делаю, находится за пределами нормы поведения человека разумного. Я это ясно понимал и именно потому делал. Я всегда был уверен: подлинные истины лежат за гранью разума. Именно разум – смирительная рубашка высшего познания. И я, совершая неразумное, ненормальное, не чувствовал себя сумасшедшим или психически больным человеком, но чувствовал другое: сегодня мне разрешено постичь больше, чем было разрешено постичь вчера и будет разрешено постичь завтра. Почему именно сегодня – тайна! Но я еще с утра почувствовал: наступает день поступков. Я начал ощущать это особенно сильно, когда наконец решился разорвать с Юлией отношения и пошел к ней и разорвал их, и еще сильнее и ярче – на набережной, перед самой встречей с юной женщиной.

      И вот чудесное окружило меня. Оно было в том, что я шел, и в том, что аляповато блестели буквы на серой стене. И шагая в священном забытьи, в каком-то полуреальном молитвенном состоянии, я с радостью ощущал доселе не ведомое мне доверие к своей интуиции. Я ощущал ее не как бесплотную мою фантазию, но как нечто живое, живущее, как еще одну кроме меня самого во мне личность.

      Вдруг кто-то произнес в центре моего мозга:

      – Рядом!

      Я свернул в подворотню.

      В глубине ее был темный двор с электрической лампочкой над следующей подворотней, уже чуть меньшей – закон перспективы, – чем первая, ведущей в следующий темный двор, и еще одна лампочка над еще одной подворотней.

      Я прошел под всеми подворотнями и оказался в последнем дворе. Меня объяла странная тревога. Мне почудилось, будто я был когда-то в этом дворе и уже испытывал эту тревогу. Я узнал не двор, но тревогу.

      Я поднял кверху лицо.

      Воздух надо мной сгустился, и из него посыпал снег.

      Крупные белые хлопья, словно тысячи белых птиц, валились в глубокую яму двора, и что-то сказочное было в этом отвесно падающем вечернем снеге, в его сухом шуршании, в быстром влажном холоде, когда снежинка опускалась на бровь или ресницы.

      Дворовые