Жизнь и приключения Заморыша. Иван Василенко

по вкусу было, чтоб не жалеть потом.

      Витя выбрал себе материю черную, с рубчиком. Я хотел тоже такую, но Витька презрительно сказал:

      – Мал еще.

      Конечно, ему было досадно, что мне сошьют длинные штаны тогда же, когда и ему, и он хотел, чтоб его штаны хоть цветом отличались от моих. Я чуть было не заплакал, но путешественник сказал:

      – Вот это к твоей фигуре больше пойдет. А? Как считаешь? – и показал мне серую материю, без рубчиков.

      Назло Витьке я сказал, что, конечно, серая лучше черной.

      Путешественник подмигнул лавочнику, и тот завернул Витькину материю отдельно, а мою отдельно. Я нес свои будущие брюки, вдыхал запах новой материи, и этот запах краски был мне приятнее всех запахов на свете.

      Шил нам брюки сам путешественник, вручную. Мы с Витей сидели против него на низеньких скамеечках и слушали, что он нам говорил о лесах. В наших краях лесов совсем не было, все только степь да степь, а ведь в лесах происходило все, о чем рассказывается в самых интересных сказках. Только он рассказывал не о лесах, не об избушках на курьих ножках, а о медведях, о волках, о птицах и деревьях. Он то куковал кукушкой, то подвывал волком, то изображал, как шумит, подобно морю, сосновый бор.

      – А из зверей я всех больше люблю белку, – сказал он. – Такая забавная зверушка! Иду раз по лесной тропе, глянул вверх – сидит она на сосне. Прижалась к стволу, уши торчком и смотрит на меня с превеликим любопытством: дескать, что это за зверь двигается на двух лапах? Я остановился и говорю: «Милая, ты меня не бойся, я зла тебе не сделаю. Видишь, я и сам ростом невелик. Лучше сядем вот под этой сосенкой и побеседуем: может, и поймем друг дружку». И она уже начала было спускаться, но потом раздумала, сиганула, вроде акробата, на другую сосну – и была такова.

      – А разве она может говорить по-человечески? – спросил я.

      Витька сейчас же фыркнул. Но путешественник сказал:

      – Так, как мы, она, конечно, разговаривать не умеет, но сделать лапкой знак какой-нибудь и она, по-моему, смогла бы.

      Брюки получились как у взрослых: длинные, с двумя большими карманами и одним маленьким – для часов. Конечно, часов у нас не было, как не было и надежды иметь их, но кармашками мы еще долго гордились.

      За работу путешественник не взял с отца ничего. Он пообедал, надел свою солдатскую шинель и стал прощаться.

      – Куда ж ты теперь, милый человек? – спросил отец.

      – А все дальше и дальше. Буду идти вперед, пока не приду на то место, откуда вышел.

      – Мудрено понять, – грустно сказал отец. – И все пешком?

      – Пешком.

      – Далеко ли пешком уйдешь! Шаг-то у тебя мелкий.

      Путешественник прищурил глаз.

      – Ползет как-то муравейка вверх по березе, а я лежу под тем деревом и гляжу на него. Потом отвлекся, глянул туда-сюда, и, когда опять поднял кверху глаза, муравейки уже и видно не стало. Так-то.

      – Ты хоть скажи, как звать тебя, – спросил отец.

      – Как звать? – Путешественник подумал: – По-разному: летом – Филаретом, а зимой – Фомой.

      Отец развел руками:

      – Ну что ж,