Еська. Михаил Першин

на тебя! И на мужа твоего злоебучего.

      Хвать шапку, да так с разодраными портками с порога и побёг.

      А она как стояла, так на пол и повалилась. И не плачем заплакала, а воем завыла.

      Еська из угла вышел, по волосам её гладит, слова разные говорит:

      – Не плачь, мол, не горе это у тебя, а так, горюшко. Я тебе пособлю.

      Она только рукой машет: мол, богатырь такой не пособил, куда ж ты, желторотый-то, лезешь.

      А Еська недолго думая хвать нож со стола.

      – Отворяй ноги, – говорит.

      Она сперва напужалась, а потом лишь вздохнула:

      – А, всё уж равно. Пропадать, так и пущай.

      Он как промеж ног резанёт. Глядь: а кровь-то и не идёт. Видать, в саму точку попал, ровно по щёлке прошёлся. И краешки её разошлись, на стороны загнулись, словно воротничок слюнявый.

      Ну? баба Еську цаловать! Да и он теряться не стал, на неё влез, да и плуг свой в борозду прямым ходом направил.

      Долго ли, коротко валялися, а время вставать пришло. Встала она, юбчонку обдёрнула, да едва всю кладовку на стол не перестаскала: ешь, мол, милёночек.

      Еське столько и не надобно. Пирожка отломил, мясца кусочек, кваском запил, и встаёт, поклон хозяйке отвешивает. А она его не пущает:

      – Оставайся, сокол мой ясный. До конца года-то ещё времени немерено. Никого не хочу, одного тебя, серебряной.

      Ну, а Еське-то и подавно спешить некуда. Остался с корчмаршей жить. А её Анфисой звали.

      2

      Живут себе Еська с Анфисой, день живут, неделю живут, месяц живут. Полгода проходит, она и говорит:

      – Через день муженёк мой, Ебицкая Сила, проснётся. Не простит он того, что́ мы с тобою сотворили, щёлку прежде срока отворили. Ступай, родимый, своим путём. Мне-то уж всё одно пропадать, а тебе за что страдания? Подсластил ты конец мой, и на том спасибо.

      Но не таков Еська, чтоб бабу в беде бросить.

      – Постой, – говорит. – Я тебя отчинил, мне обратно и зачинять. Веди меня к полатям, где Ебицкая Сила спит.

      Пошли они к Ебицкой Силе, глядит Еська: он и впрямь лежит, посапывает. Еська ему пасть отворил, тот и не заметил, язык на сторону вывалил.

      А Еське того и надобно: по языку пальцем поелозил, да весь слюнёй евонной липкой вымазал.

      Анфисе ноги раздвинул и пальцем по щёлке проводит: сейчас, мол, всё обратно сойдётся.

      И всё бы ладно, да грех случился. Не удержался Еська: больно сладка-то мандушка Анфисина. Сил нет поверх водить, палец внутрь-то и сунулся. В самый сок мокнулся, до сердцевинки добрался. Она аж присела: ещё, мол, ещё, миленький. Он ещё, и она: «Ещё». Он – ещё, и она.

      А как выма́ть палец, то ничего и не выходит: слюня проклятая так схватила, что не разомкнёшь.

      Делать нечего, всю ноченьку так и провели. Последню ночь, саму сладку.

      А наутро слышат шум да гром. Это Ебицкая Сила с полатей слазит. Анфиса перепугалась, а Еська под юбку залез да притаился: авось, Бог вынесет.

      Входит Ебицкая Сила в горницу, потягивается да позёвывает. Потом носом по сторонам повёл:

      – А что это,