Фатум. Том четвёртый. На крыльях смерти. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский

вспыхнул огнем на солнце.– Хотя даже и это путеше-ствие для тебя роскошь.

      Глава 14

      Старик замолчал, уперевшись взглядом в чернильный прибор. Он смотрел немигающим взглядом на одну давно примеченную им царапину и думал, как слаб и как одинок он на пороге опасного решения. Его Монтерей, да что там —вся Верхняя Калифорния – кишела подчиненными ему людьми, но не было ни одной души, которая постучала бы к нему в двери и разделила его муки: безумно горделивые помыслы о величии и убийственное сознание беспомощности. «Тот же Ксавье: славный малый, но скользок, что угорь, и изменчив, как хамелеон,– резюмировал де Аргуэлло.– Сто против одного – комендант будет с тем, кто останется в выигрыше».

      Но даже осознавая всю глубину и низость этой гадкой истины, он боялся сейчас остаться один, потерять пусть изменчивое, но живое участие человека, которому изливал душу, который внимательно слушал его и был всегда готов услужить советом.

      – Я хочу одного, Ксавье,– Эль Санто коснулся своего холодного лба некогда сильной и твердой, а ныне дрожащей и ошибающейся рукой.– Чтобы русские посланцы, если они объявятся у наших ворот, испугались и знали, с кем имеют дело.

      – А если этого не случится, ваша светлость? – комендант следил за стариком беспокойным взглядом.– Вы окажетесь крайним, простите… А что будет потом, догадываетесь?

      Губернатор поднял уставшие глаза и встретился с упорным взглядом черных глаз де Хурадо.

      – Боюсь, после сего вам уже никто не подаст руки…

      – И вы тоже, Ксавье?

      – Не знаю,– уклончиво ответил тот, опуская настороженные глаза.– Возможно, дети и жена уже будут оплакивать своего отца на могиле.

      «Вот ведь уж, как опять извернулся»,– усмехнулся в душе де Аргуэлло.

      – Ладно, довольно сгущать краски, мой друг, уж кто-кто, а вы сумеете выйти из всех передряг. Ну, а искать виновных в сем деле будет несложно… Кто не виновен, кто хоть раз не влез в политику? Меня обвинят уже только за то, что я губернатор, и вынесут приговор…

      – Прошу простить меня,– комендант улыбнулся одними узкими губами.– Я знаю, вам претит казарменная откровенность, ваша натура… Мораль…

      – Хватит петлять, амиго. К чему эта велеречивость? А о морали забудьте; кто знает, сколько нам осталось сидеть на этой пороховой бочке? Помните, как у Данте28: Lasciate ogni speranza voi ch’entrate…29

      – Ну, если так,– Ксавье оживился и вежливо вытянул руку на ореховой столешнице.– Извольте. Вы не помните анекдот, ваша светлость, что прокаженный сказал шлюхе?

      – «Оставь сдачу себе?» – ответил через заминку губернатор с некоторой небрежностью, за которой скрывалась настороженность.

      – Именно так, ваша светлость,– поторопился комендант, с трудом справляясь с голосом.– Я разумею, вам стоит так же ответить и русским.

      Эль Санто громко и истово высморкался, спрятал платок в карман атласного камзола и потребовал, вопросительно вскидывая брови:

      – Нельзя ли яснее?!

      – Ясность тут одна, ваше высокопревосходительство.

28

      Данте, Алигьери – величайший поэт Италии и всего средневекового периода (1265—1321); принимал участие в общественной и политиче-ской жизни своей родины Флоренции; был осужден на изгнание, а затем и на смертную казнь; покинул навсегда Флоренцию; скитался по разным местам; последние годы жил в Равенне, где и похоронен. Первое его произведение – «Vita nuova» – собрание стихотворений. Его «Convito» —образчик итальянской научной прозы.

Его «Rime» содержит стихотворения, сонеты и канцоны. Обессмертил себя «Божественной комедией», состоящей из трех частей: «Ада», «Чистилища» и «Рая» и представляющей «поэтическую энциклопедию средневекового миросозерцания». (Прим. автора).

29

      Lasciate ogni speranza voi ch’entrate (итал.) – по Данте, надпись над воротами в ад, означающая: «Оставьте надежду входящие сюда». (Прим. автора).