За нами Москва. Иван Кошкин

нет, просто неудобноы-ы-ы…

      – Неудобно штаны через голову надевать, лучше стони, так легче.

      – Предпочту остаться при своем мнении. – Несмотря на холод сентябрьской ночи, по лицу раненого катились капли пота.

      – Два стежка осталось.

      – Рад слышать.

      Медсестра перевязала младшего сержанта чьей-то разорванной на полосы нательной рубахой. «Кому-то не придется переодеться в чистое», – подумал Кошелев.

      – Ирина Геннадьевна, все, этот последний. – Медсестра повернулась к своей начальнице и всплеснула руками: – Ну, горе вы мое…

      Богушева сидела на коленях, свесив голову на грудь, инструменты, которые она начала было собирать, тускло поблескивали в свете фонариков.

      – Она уж минут пять так сидит, – прошептал Гольдберг, – я решил, задумалась о чем-то.

      – Ага, и сопит при этом. – Девушка покачала головой: – Трое суток на ногах.

      Берестов выключил фонарик и знаком показал комиссару сделать то же.

      – Отбой, ребята, – шепотом приказал он бойцам с занавесями.

      Те отошли на несколько шагов и не опустились, а буквально рухнули на землю. Медсестра собрала инструменты в сумку, осторожно уложила военфельдшера на бок и, тесно прижавшись к старшей подруге, мгновенно заснула сама. Гольдберг отнес в сторону набухшие свернувшейся кровью шинели, что послужили операционным столом. Когда он вернулся, Берестов шагнул ему навстречу.

      – Похоже, товарищ батальонный комиссар, на ногах только вы, я и Кошелев, у него голова разболелась. Так что караулить нам, остальных не поднять, хоть из пушки пали.

      – А вы-то сами? – Валентин Иосифович не мог избавиться от странного недоверия, которое вызывал в нем этот человек.

      – В себе я уверен, – сухо сказал старший сержант.

      Гольдберг не видел его лица, но почему-то подумал, что непонятный командир взвода сейчас улыбается.

      – Один из нас должен выдвинуться метров на сто на юг, к дороге, – продолжил старший сержант. – С севера и северо-востока у нас болото, еще кто-то должен выйти на запад, там редколесье, видно далеко. Третий останется здесь и будет время от времени проверять двух других. Насколько я понимаю, вы прошлой ночью спали? Значит, начальником караула лучше всего быть вам.

      – Хорошо, выдвигайтесь на запад, Кошелева я отправлю на юг.

      – Есть.

      Берестов подхватил винтовку и легко, словно видел ночью не хуже, чем днем, скрылся среди деревьев. Комиссар покачал головой: в такой темноте можно бродить до рассвета и так и не найти комвзвода-1. Если, конечно, тот останется на месте к утру. Политрук не мог понять, почему Берестов вызывает у него такое беспокойство, но с той минуты, когда они столкнулись в только что отбитой немецкой траншее, Валентин Иосифович чувствовал, что со старшим сержантом что-то не так. Этот седой человек, его ровесник, был чужим. Его манера держаться, его речь, все казалось чуть-чуть не таким, каким должно было быть. И когда он обращался: «Товарищ батальонный комиссар», Гольдбергу казалось, что командир